внешний вид.
Знакомьтесь, Айзек Льюитт – чудовищная пародия на взрослого человека, который стоял в очереди за кудрями, когда все остальные спешили заполучить мозг. Моя золотая осень была не ярче серого асфальта, а несвойственный угрюмый вид по утрам пугал жителей солнечного города, зато у меня были кудри, чем не повод для радости? Но поводов я не находил. Опуская глаза в пол, делал музыку погромче, чтобы лишний раз не найти в очертаниях Лос Анжелеса что-нибудь, что отнесёт сознание за тысячи миль от телесной оболочки. Эйлен Смит в незначительных, на первый взгляд, мелочах. Эйлен Смит в случайном прохожем, повстречавшемся по пути в апартаменты. Эйлен Смит везде. Казалось бы, расстояние должно было сгладить ощутимое присутствие, но будто перекрывая нехватку физической близости, она заполняла каждый уголок совершенно чужих мне улиц. Я пробыл здесь не меньше месяца, однако чувство непричастности день ото дня теплилось в груди. И куда только подевался исполненный уверенности страдалец, готовый исчезнуть в угоду шатким принципам?
Календарь оповестил о скором приближении ноября, когда около полудня раздался телефонный звонок, вызвавший меня в главный офис в самый разгар уикенда. Стоит ли уточнять, что изучение происходящего в мегаполисе на букву «Ш» могло потерпеть несколько часов? Ещё не переступив порог, я знал, что именно меня ждёт за дверью. И пусть я продолжал уверять себя в том, что в очередной раз принял спонтанное решение, собственный ответ я знал ещё с тех самых пор, как сел в такси из аэропорта, диктуя водителю адрес гостиницы. Несколько секунд ручка зависает над пустой графой в контракте. Бестолковый спектакль в финальной сцене которого главный герой произносит то, что должно было прозвучать ещё в самом начале. — Прошу прощения, господин Бэннэт, я вынужден отказаться. — виновато поджимаю губы, победоносно оставляя орудие жизненноважного выбора рядом с незаполненной ячейкой на белоснежном листе. Кто бы мог подумать? Каких-то полгода назад я бы счёл любого, упустившего подобную возможность, не лучше сумасшедшего. А сейчас? Упрямо оставаться в Лос Анжелесе — вот что было настоящим безумием. И ни ошарашенный вид начальства, так и не подобравшего достойные выражения для оценки произошедшего, ни убитая мечта Айзека шестимесячной давности не смогли бы переубедить меня в обратном.
Я ни на мгновение не обернулся, покидая высокое здание, когда-то воплощавшее яркие перспективы карьерного роста. Рука не дрогнула, покупая ближайшие билеты в обратный конец, а воспоминания о затянувшемся помутнении рассудка были безразлично уничтожены, не имея должной ценности. Однако, как бы мне ни хотелось сказать, что возвращался домой я с удивительной лёгкостью на душе, едва ли это могло быть правдой. Вместе с привычным обонянию запахом осени в Шарлотт ко мне вернулись все упрятанные глубоко внутри чувства, дожидавшиеся момента, когда вновь свалятся на плечи ледяным потоком осознания. Сентябрь остался далеко позади, а разрешение проблемы в виде непереходимой пропасти между мной и причиной бессонных ночей не сдвинулось с мёртвой точки. За семь дней в родных стенах о своей капитуляции с пути к лучам славы я удосужился оповестить только Ходжмана, заручившись обещанием не произносить моё имя в сочетании со словами «здесь» и «придурок». Следом послал запрос о восстановлении на прошлом рабочем месте, и в списке срочных дел оставался единственный пункт. Однако вразрез с логичным предположением, исходящим из давних наблюдений, я не собирался оставлять его на лучшие времена. Сидя в пустой гостиной и внимая своей беспробудной глупости, я знал, что должен сделать, но не имел ни малейшего понятия как. Опять заявиться на порог? Подкараулить под конец рабочего дня? Если тактика с образом взломщика не удалась, вряд ли в свежем амплуа маньяка у меня бы появилось больше шансов. Сказать по правде, досконально изучив страничку Эйлен, я пришёл к заключению, что их вовсе не было, но на этот раз моё плачевное положение не играло никакой роли. Да-да, я собирался совершить моральное самоубийство и признаться не с благоволения случая, а вопреки здравому смыслу, вопиющему о бессмысленности попытки. Нужно было только отыскать в чертогах спутанных умозаключений достойный вариант, и он нашёлся. В лице светящейся счастьем новоиспечённой мамочки – Миланы Стомари. Моего заключительного вдохновляющего пинка под зад и участницы настоящего заговора, который я поклялся не запороть на этот раз.
—
Беглый взгляд на часы, и четвёртая за последние полчаса сигарета летит на тротуар, отказываясь исполнять вверенную ей роль успокоительного. Глубокий вдох, сопровождённый звучным выдохом отчаяния. На корне языка горький привкус никотина. «Нет, Льюитт, тебе не снится.» Нервный стук каблуком ботинка о дорогу нарушает идиллию единения с окружающей действительностью задворок бара, в котором мне повезло столкнуться с Эйлен в середине весны. «Ты и впрямь собираешься повторить кошмар своей молодости.» Хочется усмехнуться над своей старой версией, зарекающейся не повторять ошибок прошлого, но мысли слишком заняты подавлением подступающей к горлу паники, чтобы растрачивать драгоценное внимание на мелочные желания. Минут десять до верной гибели, а сердце, кажется, уже отказывается исправно служить бестолковому обладателю. Утешительная новость – наверняка Эйлен пребывает в умиротворённом неведении, развлекая себя догадками о причинах, заставивших Милану задержаться. По крайней мере, хоть кто-то наслаждается моментом в полной мере, не отвлекаясь на систематические приступы неконтролируемого смятения. Выписываю очередной круг, сверяясь со временем. — О чёрт, — поднимая глаза в небо, на мгновение останавливаюсь, чтобы пережить полноту беззвучной истерики в тишине. Надо заходить. Кто бы знал, как сильно я хотел оказаться внутри и ни за что не переступать через порог одновременно. Прощальный взор, окидывающий прибежище одной встревоженной души. Пульс совершает итоговый кульбит. Пора.
Быстро взбегаю по ступенькам, попадая в помещение. Прохожу сквозь небольшой коридор, ведущий к главному залу, скидывая куртку на подвернувшийся стул. Словно в такт скорым шагам, сердце разносится ударами по ушам. К счастью, уже спустя несколько секунд музыка звучит достаточно громко, чтобы заглушить проявления протестующего против стрессов организма. Остановка. Вдох полными лёгкими. Осторожно выглядывая из-за угла, пытаюсь выцепить знакомый силует, среди скопища народа. Тщетно. Свет прожекторов не позволяет рассмотреть ничего, кроме приевшихся очертаний барной стойки и мужской фигуры, вероятно, принадлежащей Лайнусу – второму соучастнику тайного плана Айзека Льюитта, сделавшему его воплощение в реальность возможным. «Господи, если ты существуешь, настал час доказательств.» Каждая клеточка, будто пронизана током. Поднимаю голову, кивая человеку, стоящему по другую сторону кулис. — Вот теперь точно хуже уже быть не может, — произношу сбивчивым шёпотом, чтобы перекрыть апогей тревожных настроений. Зажмуриваюсь, вслушиваясь в затихающие ноты, доносящиеся из колонок. Взволнованным жестом ищу ремень на плече, прикреплённый к моей единственной поддержке в светлых начинаниях. На месте. Наконец наступает тишина, позволяющая отчётливо различать голоса, наполняющие зал. Тишина, заставляющая посетителей настороженно переглянуться, не находя объяснения случившемуся. Тишина, которая означает, что мне пора выходить на сцену. Боже, храни Королеву!
— Добрый вечер, — оказываясь перед микрофоном, поправляю висящую на плече гитару, прокашливаясь. Добро пожаловать в мой ночной кошмар. Самое страшное: если споткнусь хоть где-нибудь, попробовать сначала по пробуждению, увы, не получится.  — Дамы. Господа. Эйлен, — щурясь от света, выдавливаю короткую ухмылку, всматриваясь в кляксы, напоминающие людей. «Где же ты?» Выпрямляюсь по струнке. Спасибо, что хотя бы не подавился собственным сердцем. — Надеюсь, вы чудесно проводите время, — прокашливаюсь, боковым зрением улавливая знак «всё готово». — У меня есть небольшое объявление, — опять улыбка, шире, убедительней. Вздёргиваю бровями, набирая побольше воздуха в лёгкие. — Думаю, все догадались, что гитара у меня вовсе не для поддержания образа, — тихо хмыкаю. — Я сыграю вам песню собственного сочинения, которую посвятил одному особенному человеку в моей жизни. — почти неуловимая пауза. Нутро безысходно сжимается. — Кстати, если здесь есть внимательные, то «Эйлен» — тот самый особенный человек. Показывать пальцем не буду, а то заглядите до смерти, а она мне нужна живой, — отчаянно стараюсь высмотреть Смит. Никак. Проклятый свет. По крайней мере одобрительные смешки со стороны лишней публики вселяют в меня толику надежды, что на сцене для вечеров живой музыки я не смотрюсь совсем ни к месту. — Важные речи толкать у меня выходит из рук вон плохо, а писатель я вроде не такой безнадёжный. — первая искренняя улыбка. — Оценивать вам конечно, — театрально строю гримасу, чувствуя, как с приближением «того самого» момента, волнение с новой силой растекается по венам. — С большим опозданием, но именно это я и пытался сказать всё это время, Эйлен.
Подушечки пальцев аккуратно ложатся на прохладную шершавую поверхность. В лучших традициях жанра, страдальческий орган должен находиться в районе пяток, однако с первым звуком, разносящимся по помещению, эмоциональная буря затихает, расставляя всё по своим местам. Постепенно перебираю струны, прислушиваясь к мелодии. Отсчитываю секунды до вступления голоса. Осмысление приходит неожиданно. Я на сцене? Посвещаю песню девушке, в которую влюблён? Seriously? — I don't think I'm gonna go to LA anymore, — на выдохе, поднимая глаза на затуманенные лучами лица. На мгновение мне кажется, словно я разглядел в неразборчивой куче знакомые черты. Кончики губ поднимаются выше. Жаль, нельзя остановиться и спросить: пялюсь ли я в правильном направлении или кто-то посторонний сейчас нервничает от устрашающе-блаженного взора в свою сторону? — I'm gonna steer clear, burn up in your atmosphere. — голос тверже. — I'm gonna steer clear, 'cause I'd die if I saw you. I'd die, if I didn't see you there, — пауза. Сомнения, что я смотрю вовсе не на Эйлен, растворяются вместе с истеричными заходами пульса. Интересно, можно ли доверять резко пробудившейся интуиции? — So I don't think I'm gonna go to LA anymore, — в груди что-то сжимается, заставляя улыбаться, сияя. Прикрываю глаза, позволяя себе полностью отдаться песне. Наконец-то ты слышишь мои настоящие мысли. И будь, что будет.
— I watch that pretty life play out in pictures from afar, — финальный аккорд. Тишина. Остаюсь бездвижным какое-то время, пытаясь поймать ровное дыхание. «Жив? Жив.» Поднимаю голову, поджимая губы. «Аплодируют? Так, ладно, хоть уши не завяли.» Едва кланяюсь и спешу заговорить. — Спасибо за внимание. Ещё раз чудесного вечера. — шаг назад. Разворот. За спиной постепенно включается привычная этому заведению музыка, пока я судорожно протискиваюсь обратно на задний двор, напрочь забывая про куртку.
Если парень на сцене не помнил о тяжбах волнения, то его удаляющаяся от лучей прожекторов версия оказалась менее безмятежной. Чем дальше я оказывался от микрофона и брошенной в углу гитары, тем отчётливей флёр беспокойства пробирался под кожу, превращая меня в один натянутый до предела нерв. Ноги выносят на улицу. Машинально тянусь к пачке, поджигаю сигарету, делаю затяжку и с остервенением бросаю её прочь, словно прокажённую. — Что ты делаешь? — обращаюсь к вселенной, отрицательно мотая шевелюрой. Резкий выдох. Пьяный от паники разум выбирает маршрут к главному входу. Преодолевая несколько десятков метров с завидной скоростью, залетаю внутрь бара. «Она ведь могла уйти не дослушав.» Сознание подаёт первый тревожный маячок, который я намеренно игнорирую. Усмиряю прыть, неспешно оглядывая содержимое зала. Конечно, это скорее походит на истеричное зыркание по сторонам, но отсутствие зеркала перед глазами позволяет мне уповать на обратное. Стараюсь не переходить на полубег, проходя от столика к столику в поисках заветной персоны. За несколько минут я умудряюсь сделать не меньше трёх кругов, с каждым разом всё сильнее поддаваясь сомнениям. «Её тут нет, Льюитт. Успокойся.» Бешеный ход мыслей затихает. От вдохновлённой тревоги не остаётся и следа. Слабо соображая, падаю на стул у барной стойки. — Двойную порцию виски, — мёртвым голосом, смотря мимо бармена. Хмурюсь, морща нос от отвращения. — Хотя нет, ничего не надо, — не беспокоясь услышал ли меня Лайнус (если это вообще был он) или нет, стремительно пересекаю помещение, оказываясь вновь на свежем воздухе. Потерянным взглядом по опустевшей улице. И что теперь? Смеяться? Плакать? Глупо, конечно. Столько уверенности в том, что она хотя бы останется до конца песни. А может Эйлен и вовсе не было сегодня в зале? Милана передумала и решила спасти подругу от лишнего стресса в виде изрядно запоздавших с признаниями личностей. Да какая к чёрту разница? Опять лезу в карман, обнаруживая последнюю сигарету. Тело неожиданно реагирует на отсутствие верхней одежды чередой мурашек по рукам и шее. Не столь важно. — Голову хоть не забыл? — хмыкаю себе под нос, выуживая зажигалку. Щелчок. Второй. Отлично, что-нибудь ещё хочет сломаться? Шаги позади нарушают атмосферу полнейшего одиночества. — Извините, у вас зажигалки не найдётся? — оборачиваясь, быстро нахожу пользу нарушителю отшельничества. Позабытый ком в горле возвращается столь же стремительно, как и мои глаза распахиваются в неподдельном удивлении. Не самая лучшая фраза для месяца молчания, если не считать поздравления на День Рождения? Слова находятся не сразу, пока я пытаюсь усмирить выпрыгивающий из груди орган. — Ты, — фактически задыхаясь. Поворачиваюсь всем корпусом, обнаруживая себя напротив девушки. — Ты сейчас, — выплёвываю клочками остаточного явления разума. — Ты изнутри? — недоверчиво тыкая пальцем в бар в надежде, что подкреплённая жестами невнятная речь хоть немного прояснится. — Или только пришла? — едва выдавливая из себя. — Привет. — да, кажется, что-то похожее должно было прозвучать изначально.

Ожидания. Реальность. Два понятия, разделённые колоссальной непреодолимой пропастью, которая врывается в ситуацию каждый раз, когда сознание неустанно рисует красочные картинки явления фантазий наяву. Чем ярче полотно воображения, тем мучительней будет последующее приземление на неприветливо-твёрдую почву разочарований. Хорошо, что опыт прошлого поубавил насыщенности и позволил мне с трезвостью оценивать свои возможности? Наверное, именно поэтому никто не разваливался по частям на глазах у безлюдной улицы, а лишь нервозно рыскал по карманам джинс потерянную зажигалку, пытаясь заглушить клубок вопросов в голове. Сплошные «не знаю» вряд ли удовлетворят беспокойные мысли, а других достойных ответов у меня, к сожалению, не имелось.
Интересно, почему вселенная никогда не предупреждает, что окончившийся фиаско вечер ещё не раскрыл всех замыслов на эмоциональные встряски? Что пустое место — прохожий — является единственной важной деталью во всей мозайке переживаний? Что вложенный в ладонь пластмассовый предмет покажется неподъемным грузом, тянущим к земле? Нутро сжимается. Насколько хватит ещё сердца, прежде чем внутренний шторм вырвется наружу, вылив беспрерывным потоком накопленное? Дыхание перехватывает. Месяц спустя, и я наконец могу взглянуть на образ, не покидавший меня ни на секунду. Улыбаюсь в ответ, потерянно теребя металлическое колёсико большим пальцем. Если бы не остатки здравого смысла, то наверняка бы я уже протянул руку вперёд на манер изумлённого первооткрывателя, собирающегося дотронуться до найденного сокровища. К счастью, рассудок справляется с задачей, и не добавляет неловкости в и без того странную сценку воссоединения. И как-то не по себе от осознания, что виновник затянувшегося представления театра абсурда здесь кудрявый и без верхней одежды.
— Это хорошо, — приглушённо хмыкаю, подкрепив спектакль спокойного дружелюбия приподнятыми выше уголками губ. — Спасибо. Держи, — протягиваю зажигалку обратно, так и не найдя ей нужного применения. Никотин здесь явно был лишним. Как и вся окружающая действительность, бесполезная в комке неясности. Глаза в глаза. Она здесь. Спустя пустые недели гнетущего молчания, Эйлен стоит напротив. И мне хочется попросить мироздание отмотать плёнку назад. Стереть недоразумение спешного побега, переписать резкие реплики на треклятой вечеринке. Глупо, да? Надеяться на волшебную помощь из вне, вместо того, чтобы попытаться связать оборванные ниточки, уничтоженные собственноручно. Фыркаю, отводя взгляд в сторону. — Вроде того, — вновь на Эйлен, будто засмотрись я мимо девушки, силуэт растворится в ночном воздухе, оказавшись не больше, чем плодом фантазии. — Да. — убедительней, кивая в знак согласия. Секунда на хмурый вид и осмысление услышанного. — Так ты была. В зале, — браво. По всей видимости, в ком-то проснулся мудрый повествователь очевидного. Впрочем, фраза, которая звучит следом, мгновенно стирает с лица дурную улыбку. Подобные выводы определённо входили в список неожиданностей, выливаясь в растерянный вид. Недоумевающее «Что?» остаётся на кончике языка, сбитое своевременной сменой темы. Слишком быстро. Недоумевающий взор на Смит. Эхом подсознания расходится смелое предположение девушки о причинах возвращения. Неужели всё настолько запущено? — Да, — отрицательно мотаю головой. Слова. Действия. Опять пропасть. — Куртка внутри, — не изменяя смятению в голосе, небрежно бросаю в ответ. Шаг вперёд по направлению ко входу прерывается столь же скоро, как и мысли трубят об утерянном верном восприятии происходящего. — Понятно, — на этот раз движения синхронизируются с фразами. Скоро киваю, начиная напоминать себе бестолковую куклу, способную лишь на односложные реакции. Слух цепляется за мимолётное «рада». Мгновенно поднимаю глаза на лицо, освещённое жёлтыми бликами фонарей. Вероятно, я сейчас выгляжу не лучше умирающего, которому дали нежданную надежду на чудесное выздоровление. Крайне эфемерную, потому что Эйлен не останавливается и не замолкает. А самое главное — аннулирует сказанное не уступая в скорости предыдущим переменам содержания беседы. Система терпит сбой. Мозг даёт сигнал бедствия, скандируя компьютерным голосом: «Перегрузка.»
— Стоять! — вскидывая руки в воздух в безнадёжной просьбе. — Теперь по порядку, — тараторя, делаю шаг навстречу девушке. — Во-первых, я не собираюсь смотреть на то, как ты замерзаешь на улице и, тем более, как превращаешься в мороженое. Если я умудрился растерять одежду по пути, это не значит, что надо разделять боль ближнего, — шуток никто не отменял. Наверное, в таком плачевном положении только они позволяли мне справляться с ситуацией. Еле успеваю вздохнуть, подскакивая ко входной двери и раскрывая её перед Смит. Хотелось бы утвердительно заметить, что за короткое путешествие от тротуара к тёплому помещению я успел собрать катастрофу в сознании в меру ясные предложения, но нет. Увы. К сумбурным обрывкам предполагаемой речи прибавляется подскочивший пульс и сдавливающее ощущение в груди. Замок щёлкает за спиной, оповещая об истёкшем времени на осмысление собственных ответов. Глубоко вдыхаю, стараясь не обращать внимания на растекающееся от макушки до пальцев ног напряжение. Десятого шанса точно не будет. — Во-вторых, — заглядываю в глаза Эйлен, останавливая за руку на половине пути к барной стойке и не сразу отпуская её запястие. Привычные импульсы тока заставляют спешно разжать пальцы во избежание неловкости, когда обладатель конечности заявит своё право на свободу. — Либо по-твоему мнению я превратился в ужасное подобие человека, либо ты сильно сомневаешься в моих способностях производить впечатление на начальство. И очень надеюсь, что это второй вариант, — прокашливаясь, вздёргиваю бровями, словно резкие телодвижения должны были показаться угрожающими. Впрочем, продолжая выплёскивать словесный поток без остановки, я только и ловил себя на мысли, что растрачиваю разговор на пустозвонство. Публичное выступление ничто в сравнении с нахождением тет-а-тет с причиной изрядно съехавшей крыши. Как минимум, потому что вокруг нас не было защитного барьера из прожекторов, и каждая эмоция высматривалась с фанатичностью, будто это хоть как-то могло помочь подобрать правильные конструкции.
— В-третьих, это неважно! — спешу воскликнуть, описывая рукой в воздухе неясную фигуру. По всей видимости, с целью привлечь внимание к самой значимой части монолога отчаянных и бесстрашных. — Всё неважно, — замедляю темп, едва слышно буркая себе под нос. Рассудок посылает сигнал, что вот уже несколько минут мы не двигаемся с места, привлекая к себе недвусмысленные взгляды со стороны любопытной публики. Беглый взор на людей за спиной Эйлен. Я открываю рот, чтобы предложить нам присесть, однако вовремя одёргиваю себя. Как показывала практика, каждый раз, когда я затягивал с объяснениями, вместо них вырывалось нечто несуразное и косноязычное. Не сегодня. — Я объясню, но начну издалека, и будет чудесно, если ты не будешь прибегать к рукоприкладству раньше положенного! — щурюсь, выдавливая из себя быстро гаснущую улыбку. — Когда я ворвался к тебе в дом, — поджимаю губы, чуть приподнимая плечи. — Я не собирался предупреждать о своём уезде. Точнее, — на мгновение опуская глаза в пол, будто пытаясь найти в собственных ботинках намёк на поддержку. Не вышло. Поднимаю взгляд обратно на Эйлен, отчётливо прослеживая характерный лишний удар сердца. — Собирался, но не об уезде. — мотаю головой, пытаясь уцепиться за момент, с которого получится выстроить запоздалую версию повода для своей обширной глупости. — Для начала, я повёл себя, как полнейший кретин. Причём, не один раз, но началась череда кретинизма с тех самых пор, как меня угораздило заявиться на ту чёртову вечеринку, а затем ясно дать тебе понять, что твоё мнение на этот счёт меня совершенно не беспокоило. Вообще-то да. — невольно смотрю в сторону. Вдох. Назад в глаза Смит. — Вообще-то это единственное мнение, которое меня волновало. И это входило в список того, что я хотел сказать. Однако, вместо этого, я решил помолчать. Целый месяц, — резкий короткий кашель. Ощущение не лучше, чем у приговорённого под лезвием гильотины. Впрочем, заслужил. — И всякий раз, когда я собирался позвонить тебе и объясниться, — пауза. — Что происходило, ты знаешь. А потом я нашёл в своём почтовом ящике приглашение на стаж в Лос Анжелесе. — бешеный стук сердца постепенно успокаивается, сменяясь комом сожаления, неожиданно подкатывающим к горлу. — Решил, что мне послали знак свыше, наконец-то перестать избегать того, что я должен был сделать давным давно. Сорвался к тебе. Залез в окно, — сопровождаю негромким смешком, сжимая губы в тонкую полосу. — И сообщил, что уезжаю, когда на деле даже не смотрел на билеты. — на секунду останавливаюсь, проматывая сценку на кухне от начала до конца. Феерический идиот. Пожалуй, хватит играть неизменную роль. Пожалуй, маленьким испуганным детям пришло время взрослеть и совершать небольшие взрослые решения. Сказать правду, например. — Я так испугался, что потеряю тебя, что не нашёл ничего умнее, чем сделать это намеренно. И последние два месяца? Это были самые жуткие два месяца в моей жизни. Я так рад тебя видеть, — останавливаюсь, чтобы не подавиться собственными лёгкими, которые уместно решили покинуть тонущий корабль. Вероятно, сейчас настал тот момент, когда моя речь совсем утеряла свой смысл. — И я соскучился. По нашим разговорам ночью на кухне, по просмотрам фильмов, по тебе. — широко улыбаюсь, медленно пожимая плечами. Уже лучше. Мелкими шагами к истине. — Знаешь, ужасный из меня друг. Да и на адекватного приятеля я плохо смахиваю, — опять смешок. Пожалуй, из объемов происходящего удивительней всего мне становится от того, что девушка напротив всё ещё слушает этот крик души безумного. Затянувшийся крик, который пора подводить к концу. — Эйлен, я, — осекаюсь, кидая взгляд мимо, перед тем как подведу финальную черту, после которой «ты всё не так поняла» не спасёт. — Я в любви тебе признаваться ехал, а оказался в проклятом Лос Анжелесе, день ото дня задаваясь вопросом: «Какого чёрта я тут делаю?» — смешно. От ситуации, от самого себя. И, наверное, я бы смог расстелиться на полу в приступе громкой истерики, если бы не бьющий по вискам пульс. — Решил, что всё испорчу, если скажу, и всё равно наломал дров, — и пусть с виду я могу отдалённо напоминать способную держать себя в руках личность, то внутри всё колотит. Пусть это бесполезно, пусть она доказала мне, что отсутствие Айзека Льюитта ни коим образом не повлияло на счастливое течение её жизни, но я наконец-то вижу проблеск смысла в позднем признании. — Я люблю тебя, Эйлен Смит. — хмурю брови, придавая выражению лица недостающей серьёзности. — Конечно, это не то объяснение, которое ты бы хотела услышать, и, возможно, теперь я официально вырыл могилу нашей дружбе, — срываясь на беспрерывный поток слов. На всякий случай собираю ладони в кулаки, чтобы не выдать дрожи в кончиках пальцев. Улисием усмиряю желание продолжать в том же темпе. — Я люблю тебя. — произношу чётче, как финальный аккорд. — Это всё, что я хотел сказать. — звучный вдох. Последний узелок неясности распутывается, и на мгновение мне кажется, что кто-то нажимает кнопку «замедленного действия», позволяя в деталях запомнить каждую долю секунды. Глаза в глаза, однако у меня не получается прочитать там ясную реакцию, предупреждающую её ответ. По всей видимости, под действием стресса проницательность напрочь покинула список моих характеристик, и остаётся только отмерять удары сердца по ушам, прежде чем Эйлен заговорит. И во всём хаотичном потоке мыслей, я цепляюсь за надежду. Надежду, что какими бы ни были её ответные слова, я найду способ не потерять эту девушку из своей жизни.

Неловко осознавать, насколько бесполезными были тысячные попытки избежать правды, которую я мгновением раньше вывалил единым потоком наружу. Множественные недели усыпанные бестолковыми решениями и выборами, которые лишь отсрочили момент, когда сердце сожмётся до предела, а дыхание перехватит ровно до тех пор, пока человек напротив не произнесёт хотя бы намёк на ответ. Как абсурдно было уповать на то, что чувства могут износиться или вовсе исчезнуть; верить в магическое исцеление, заставлять себя перевернуть страницу. Ради какой высокой цели? Чтобы месяцем позже испытать то же сдавливающее ощущение в груди с новой силой? Ты молчишь всего несколько жалких секунд, которые сравнимы с маленькой вечностью. Не такой непереносимой, если бы я не догадывался о словах, которые будут произнесены следом. Я пристально смотрю тебе в глаза, боясь упустить тень призрачной эмоции, которая бы могла дать надежду на иной конец. Тот, где не придётся растерянно подбирать фразы, должные убедить, что несмотря ни на что, я всё ещё хочу присутствовать в твоей жизни. Другом. Назойливым приятелем. Где мой фломастер? Я самостоятельно выведу на лбу friendzone, потому что хуже отказа может быть только страшнозвучащее «потерять насовсем.»
Очередной удар под дых. Казалось бы, почва не должна была уходить из под ног так стремительно, ведь голова находилось в безопасной кондиции подготовленности к последующим действиям причины утерянного рассудка. Но слова не находятся по щелчку пальцев, ускользая от спутанных мыслей. По-моему, за промежуток отсутствия Айзека Льюитта в этой вселенной можно было прощёлкать незатейливую фоновую мелодию поражения главного героя. Усилием воли я закрываю рот, делая неслышный вдох, и выдавливаю максимально беззаботную экспрессию, должную спасти от наблюдений разбитого сердца, вырисовывающегося на лице.
— Я знаю, что это явно... — сбивчиво начинаю, но ты похоже не собираешься давать мне шанса реанимировать утерянное понимание или хотя бы попытаться замазать свежие воспоминания о бегающем взгляде, лёгкой панике и не заставившем себя ждать признании. Казалось, ситуация не могла обрести более плачевных оборотов. Однако внезапная просьба становится ярким подтверждением тому, что никогда не стоит недооценивать простор для реакций собеседника. — Ты? — неуверенно щурясь, я собираюсь предложить свою помощь на случай неотложного дела, куда более важного, чем мои неудачные попытки донести суть своих душевных терзаний. Сознание вовремя трубит сигнал бедствия, и я спешу кивнуть головой, подкрепив согласие вслух. — Я никуда не денусь. Я и моя лопата тебя здесь подождём, — не ясно, кого именно я пытаюсь подбодрить скомканной улыбкой и неуместной шуткой. И, как на зло, каждое слово предательски теряет уверенность в тоне. К счастью, кто-то, по всей видимости, слишком занят перевариванием свалившейся информации, чтобы оценить по достоинству юмор капитана, решившего идти ко дну вместе с собственным судном. Пустой взор, провожающий скрывающуюся в лучах света спину. Неровный выдох, который я сдерживал до сих пор, чуть слышно срывается с губ. Я стараюсь не потерять тебя в плотной толпе людей, но спустя полминуты не могу разглядеть ни единого очертания, похожего на искомое. Мысли врываются в разум постепенно, подводя плачевные итоги разговора. Я только что признался в любви. Делаю полшага назад, ошарашенно озираясь по сторонам и прислоняясь к стене. И убил всё дружеское, что было в наших отношениях. Запускаю пальцы в волосы, убирая выбившиеся на лоб пряди в тихой агонии осозанния. Но, пожалуй, самое примечательное во всей истории — её завершение. Или временная остановка. Называйте, как хотите. Эйлен Грэйс Смит, ты... Сбежала? Нет, постойте, для большей убедительности: ТЫ СБЕЖАЛА?
Если секунду назад я смог бы подобрать верное определение своим чувствам, то после тихого отзвука больной идеи в моей голове, они смешались в однородную массу, неприспособленную для того, чтобы быть расшифрованной. Остановись, Льюитт! Резко дёргаю шевелюрой, избавляясь от пугающих картинок, заботливо вырисовываемых нездоровой фантазией. В прошлый раз, когда я решил примерить на себя роль мастера поспешных выводов, пришлось плеваться калифорнийским песком с привкусом чьей-то беспробудной глупости. Скрещивая руки на груди, я вновь поднимаю взгляд на середину зала. — О господи! — вырывается кричащим шёпотом. Широко распахнутые глаза и ошарашенный вид не заставляют себя ждать, а остатки адекватного восприятия реальности давным давно утрачены на попытку ужиться с мыслью об отказе. Слабо контролируя собственное тело, делаю небольшой шаг вперёд, чтобы убедиться в действительности увиденного. Однако мгновением позже мне больше не требуется ни визуального подтверждения, ни рассудка — самого бессмысленного атрибута во всём случившемся за последние пару месяцев. Твой голос. Это он. Не показалось. Эйлен, чёрт подери, Смит. Ты на сцене!? — Нет, ты издеваешься, — челюсть отказывается собираться, а ноги стремительно подводят меня на достаточное расстояние, чтобы отчётливо видеть чокнутую девушку в дымке света. Опять чувствую своё сердце настолько отчётливо, что кажется, словно каждое нервное окончание реагирует на бешенный стук. Быть может, если бы во мне осталась хоть толика здравого смысла, я бы обязательно повременил с отбрасыванием прочь целой охапки сомнений. Предупредил бы своё полнешее уничтожение твёрдым «нет» с высоты нескольких ступень. Но неуверенность больше не окутывает сознание, распутывая последнюю петельку недоговорённости. Это не сон? Я ведь не очнусь на кровати в гостинице Лос Анжелеса? Мне не остаётся ничего, кроме широкой улыбки, от которой постепенно начинают болеть щёки. Айзек Льюитт — новогодняя ёлка? Или, может, бенгальский огонь, озаряющий всё помещение? Едва ли моё существо способно обращать внимание на что-то кроме происходящего на небольшом клочке возвышающейся площадки.
Я слышал эту песню. Столько раз включал её на постоянное проигрывание, но я будто лишь сейчас начинаю по-настоящему узнавать, казалось бы, заученные наизусть слова. Словно впервые делаю радио погромче, настороженный приятной мелодией. [float=right][/float]
Вдруг я вижу отчётливую картинку. Яркую вспышку воспоминаний, относящих меня в незначительный момент в прошлом. Мы в машине, я выворачиваю громкость на полную, подпеваю, выстукивая пальцами знакомый ритм и корча глубокомысленные рожи. На мгновение поворачиваюсь, вижу твою улыбку, а в голове только: «Я люблю тебя, Эйлен Смит.» Один за другим кусочки огромной мозайки памяти собираются воедино, возвращая в подводящее черту под ними «сейчас.» Тысяча вопросов. Осколки тех разов, когда я заставлял себя молчать. Ворох сожалений, посыпанный навязчивой нерешительностью. Всё блекнет и теряется где-то за точкой завершённого параграфа, за перевёрнутой страницей, изрядно заляпанной моими ошибками. Улавливаю взор в свою сторону. Надеюсь, что у тебя не получилось ничего разглядеть, иначе есть большой риск, что ты запомнишь меня с самым придурковатым выражением лица во вселенной.
Последние ноты затихают вместе с ударами пульса где-то в ушах. Если у меня и был шанс проснуться, то он безвозвратно утерян. Если всё это плод воображения, галлюцинация, матрица (называйте, как пожелаете), то я отказываюсь приходить в сознание или брать красную таблетку. Отказываюсь бесконечно оборачиваться назад и бояться будущего. Я наконец-то двигаюсь с места навстречу, уловив твой силуэт в толпе. Мысли гудят. Моторчик в груди готов выскочить наружу. А функционирование лёгких до сих пор сведено к прерывистым вдохам-выдохам. Но разве всё это может иметь какое-либо значение в свете твоей последней реплики? Шаг. Нервно трясу головой в порыве сказать, что ты сумасшедшая. Второй. Возможно ли растянуть уголки губ ещё сильнее? Похоже, что да, потому что чем ближе я подхожу к тебе, тем шире светит улыбка. — Ты! — вздёргиваю бровями, восклицая, когда до тебя остаётся не меньше пары метров. Не стоит сомневаться, я готов продолжить! Был. Готов. Продолжить. Долей секунды раньше, я бы обязательно сказал тебе, что думаю обо всём этом, но достаточно одной фразы и все импровизированные реплики теряют свою первостепенную важность. И заглядывая в твои глаза, я осознаю, что это вовсе не нелепая шутка вселенной, не порождение расстроенного мировосприятия. Та самая «Ты!» любишь меня.
Your arms around me come undone.
Makes my heart  beat like a drum.
See the panic in my eyes?
Взгляд бегает от зрачка к зрачку. Я подаюсь вперёд заключительным движением, сокращающим возможные шаги между нами. Звуки, люди, вспышки. Всё меркнет без предупреждения, сужая мир до единственного человека, стоящего напротив меня. Рвано дёргаю ладонь вперёд, натыкаясь на твои привычно-холодные пальцы, которые вопреки законам логики оставляют мнимые ожоги в местах соприкосновения. Я растеряно выдыхаю. Следующий кадр. Тень улыбки стирает последние остатки колебаний. Я сжимаю твою руку крепче, притягивая на себя. Сантиметры сходят к нулю, и в последний момент я на мгновение задерживаюсь, пытаясь запечатать детали глубоко в памяти. К чёрту детали. Губами к губам. По коже проходит волной череда мурашек, разносящаяся импульсами электричества по всему телу. Оглушающий стук сердца. Воздух резко заканчивается. Аккуратно, я разжимаю твою руку, спеша положить ладони на щеки, убирая выбившиеся прядки волос с лица. Кто-то поставил время на паузу? Потому что я перестаю чувствовать быстротечность секунд. Окружающая действительность ускользает от меня, оставляя лишь ощущения, по нарастающей сокрушающие сознание с каждым новым ударом тока. Едва отдаляюсь, прерывая поцелуй, чтобы не подавиться собственными лёгкими, как реальность стремительно возвращает меня обратно в помещение всё ещё далёкими звуками аплодисментов и свистами. Туманным взором на тебя. Однако шум не затихает, усиливаясь в громкости. Невольно хмурюсь, пытаясь выискать ответ в фигуре напротив. Тщетно. Поворачиваю голову в бок. Хлопок. Лавиной утерянная связь с местом, где мы находились, возвращается. Озадаченно оглядываю людей вокруг, возвращаясь взглядом обратно к тебе. На людей. О-соз-на-ни-е. Бровь озадаченно ползёт наверх, и правая ладонь соскальзывает, чтобы взять тебя за руку. — Кажется, им понравилось, — ухмылка постепенно усиливается, и я давлюсь лёгким смешком, прерванным неунимающейся дрожью в груди. Не сплю. Не чудится. Похоже, что голова отказывается свыкаться с произошедшим, не унимая внутренние возгласы осмысления. Вновь заглядываю в твои глаза. — Я люблю тебя, — почти беззвучно проговариваю, словно пытаясь отгородиться от кучки зрителей, ставших свидетелями нашего признания. Опять поджимаю губы. — Мы популярны, Эйлен. — пауза. Внезапно вспоминаю оправданно прерванный крик души. — И да! Если ты хотела отомстить мне, то у тебя получилось! — наверное, в моей кондиции попытки нацепить маску гнева выглядят комично. — Я поверил. Особенно, когда ты решила прогуляться до микрофона. — чувствую, как начинаю беспрерывно тараторить под действием общего состояния взвинченности. В хорошем смысле этого слова. — А ещё решил, что ты уехала. Дважды за этот вечер. — перестаю контролировать поток речи, лишь широко улыбаясь. — Похоже они не собираются расходиться, — бегло высматриваю происходящее твоей спиной. — Видно заждались нечто милого. — цитируя отрывок из речи, что ты произносила на сцене. — К слову о сцене. Как ты могла не упомянуть такую важную деталь, что ты поешь? — поднимаю брови в приступе наигранного негодования. Не очень правдоподобного, потому что все мои выражения лица сейчас можно подогнать под одну единственную эмоцию: я счастлив. — В смысле, я догадывался, что у тебя есть голос, — в конце концов наши завывания с исполнителями в машине не ускользнули от внимания моих ушей. — Какие-нибудь другие скрытые таланты? — и только сейчас мозг даёт сигнал, что кто-то сейчас заговорит живое воплощение своего счастья до смерти. — Я много болтаю, да? — и если кто-то не остановит фонтанирующий бесполезными вопросами и очевидными фактами произвол, есть все шансы, что это не прекратится ближашие минут пять. Или тридцать. Это уж как повезёт.

James Arthur – Always
Забавно, что когда голова придумывала чудесный план «порази Эйлен», она представляла себе совершенно пустой зал, лишённых таких раздражителей, как толпа зевак. Но если подумать, она упустила и короткую душевную смерть, и бойкое решение Смит последовать моему примеру. Что уж скупиться? Она даже не потрудилась представить себе, что положительный исход – вовсе не плачевная попытка воображения скрасить серость реального положения дел. И знаете, какой вывод напрашивался из всего пути, полного падений вплашмя в лужи с грязью? Настало время прекратить слушаться команд, исходящих из центра управления, что находился на моих плечах – чудо-орагана, расположенного в черепной коробке, который принято величать мозгом. Пора бы наконец смириться с тем, что мои лучшие решения в отношении к Эйлен определялись не логическими цепочками и не здравым рассудком. Когда я символично ступал на порог этого бара, как в последний путь, все маячки самосохранения кричали развернуться и оставить больную идею в покое. Но сердце, словно потеряв последний страх от пережитых кульбитов, твердило продолжать двигаться вперёд. И будь, что будет. Как оказалось, реальное положение дел вовсе не походило на серую картинку разбитых фантазий и растворившейся в нервно захлопнутой двери бара спины Эйлен Смит. И напоминание о том, что это совсем не фантомное порождение моей поехавшей с концами крыши, не заставляет себя ждать. Пожалуй, самой непредвиденной фразой. Что? Вы часто слышите пожелания скорейшей кончины после поцелуя? От неожиданности у меня даже не выходит сдержать вырывающийся смешок. Я подношу руку к губам в попытке прекратить рвущийся наружу хохот, но выглядит так, словно я пытаюсь предотвратить вычихивание собственных внутренностей.
— Прости, — сердце ощутимо сжимается, стоит Эйлен повторить «я люблю тебя». Ведь в порядке вещей, что в эту же секунду мою голову посещает больная мысль предложить ей повторить это ещё несколько раз? Впрочем, о светлой идее мой язык умудряется промолчать. Я глубоко вдыхаю, находя в себе силы остановить истерический припадок. Слишком много эмоций на одну потрёпанную душу. — Ты не представляешь, как я скучал по тебе, — кажется, совсем чуть-чуть и щеки заболят от натянутой во всё лицо улыбки. Но едва ли это может меня заботить. В какой-то момент, я вновь отключаюсь от окружающей действительности, и только настойчивое стремление Эйлен покинуть мнимую сцену возвращает мне крупицы сознания. «Айзек, люди. Здесь много людей.» И я послушно шагаю следом за причиной моей неспособности выполнять стандартный набор человеческих функций. Интересно, с каких пор всеобщее внимание не вызывало паники и тревожных мурашек по спине? Погодите, почему я вообще об этом думаю? Спешно встряхивая головой в попытке отогнать поток несвязанных идей, я опираюсь о барную стойку рядом со Смит. Я знаю, о чём вы подумали, но давайте просто сделаем вид, словно никто не заметил, что расстояние от стула до стула показалось мне слишком большим для месяца молчания.
— Ты рассказываешь это парню, который заходит в окна, вместо дверей, — мне хочется посмеяться, однако на мгновение внутри что-то перехватывает. Плохая идея. Отвратительная идея. И что за дурацкая привычка превращать любое событие в забавную байку, над которой все обязаны хохотать? — С этим я согласен, — моментально подхватывая следующую мысль, чтобы как можно скорее стереть всякое воспоминание, которое могли вызвать мои слова. — Для этого действительно надо обладать скрытым талантом, — широко улыбаясь, не отвожу взгляда от человека рядом. Наверное, на настанет тот день, когда я смогу понять причины, по которым по прошествию долгих восьми месяцев знакомства Эйлен всё ещё находилась здесь. Говорила и смотрела так, будто я не разворачивался каждый раз, когда приходило время делать шаг навстречу. Наверное, я просто из тех чертовски везучих типов, которые получают то, чего не заслуживают. Я разворачиваюсь через плечо, окидывая скорым взглядом часть посетителей, которая всё ещё была заинтересованна импровизированным представлением. Кажется, я знаю, почему наличие зрителей не беспокоит меня с такой силой. Похоже, что мой воспалённый рассудок решил: чем больше людей окажется свидетелями, тем больше шансов, что это действительно происходит.
— Повысили? — радостно вскидываю бровями, взбрасывая руки в воздухе. — Это отличная новость! — замолкаю лишь на секунду, чтобы унять рвущийся наружу поток счастливых возгласов. Слишком много. Меня становится непомерно много. Настолько, что даже я начинаю это чувствовать. — Мы обязаны отпраздновать, — но идея, которая приходит в голову следом, заставляет убавить степень оживления. — Конечно, ты уже успела, — только не сейчас. Не сегодня, не завтра. Мои сомнения столько всего натворили в прошлом, что я усилием затыкаю внутренний голос. — Что вовсе не значит, что я не устрою тебе вторую вечеринку по этому поводу, — сообщаю с непоколебимой уверенностью в интонациях, мгновенно возвращая весёлый настрой. Разве кто-нибудь способен отказаться от подобного предложения? Моё не шибко здоровое сознание даже умудряется предположить, что уезд принёс хоть какую-то пользу. Однако маячки здравого смысла вовремя срабатывают, предупреждая, что очередной искромётный комментарий, вероятней всего, реакция организма на переизбыток стресса, и всем не обязательно слушать юморные вспышки, смешные только мне.
Постепенно, я свыкаюсь с мыслью, что Эйлен Смит – не виденье и явно не исчезнет, стоит мне отойти от неё дальше, чем на полметра. Глубоко вдыхаю и, отступая назад, неспешно приземляюсь на стул рядом. Совсем не зря. Честное слово, последующая новость, которую прекрасный человек напротив меня произносит с лошадиным спокойствием, была способна сбить с ног. Не сомневаюсь, что в ту секунду, когда до слуха долетело емкое слово «мама», моё лицо изобразило скорейший скачок от светящегося счастьем неведения до белого ужаса осознания. Дыхание перехватило, а сердце, кажется, напрочь позабыло о своём обязательстве биться хотя бы изредка. Раскрыв рот, я не издал не звука, чинно выжидая, когда Смит удостоит меня объяснения. Что совсем не означает отсутствие моих личных догадок. За полминуты, которые Эйлен решила потратить на манипуляции с зажигалкой, мозг сумел вырисовать яркую картинку дальнейших действий. Я слышу имя человека, благодаря которому сегодняшний вечер стал возможным, но оно приносит мне гораздо больше облегчения, чем стоило бы. — ТЫ! — вытаращиваясь на неё бешеными глазами, громко восклицаю. — Ты ужасный, ужасный человек! Так вообще никто не делает! — и несмотря на попытку выглядеть достаточно грозно, улыбка вновь прорывается наружу. — Я уже мысленно согласился воспитывать твоих детей. Детей, которых ты родила за один месяц, — задирая бровь и поджимая губы, я наконец осознаю насколько адекватно это звучит. Увы, для Айзека Льюитта вариант с ребёнком из детдома выглядел гораздо менее правдоподобным, нежели чудо природы. Впрочем, моя логика в действии всегда приводила к неожиданным заключениям, потому вряд ли последнее заявление могло кого-либо удивить. Глубокий вдох. Звучный выдох. Душевное равновесие восстановлено, но на всякий случай я тянусь к стакану с водой, делая короткий глоток. — Я слышал. Мои поздравления, я уверен, что ты будешь лучшей крёстной мамой, и им очень повезло, — тепло улыбаясь, я добавляю, — Ты ведь не думаешь, что я здесь оказался по чистой случайности, а Милана очень выгодно проколола себе колесо? — подкрепляя вопрос довольной ухмылкой, я в миг меняюсь в лице, стоит Эйлен заговорить о Чарли. По моим скромным подсчётам, каждый человек, так или иначе связанный со Смит, имел полное и обязательное право ненавидеть меня всеми фибрами души. И если доброту родившей подруги можно было оправдать помешательством на почве приобретения статуса матери, то Уитмор не походил на нестабильную от переизбытка гормонов женщину. Так даже лучше. Хоть кто-то явит мне заслуженную реакцию.
— Да, — слегка приподнимая кончики губ, согласно киваю. — Не скажу, что он не прав, — отворачиваясь на бутылки, расставленные по полкам на стене, произношу несколько отчуждённо. Однако секунда самоуничтожения проходит также скоро, как я разворачиваюсь обратно к Эйлен, улыбаясь как можно шире. — Я даже дам ему врезать мне, — хмурюсь, спеша добавить, — Дважды. — хмыкая, мысленно скрещиваю пальцы, что не сказал тысячную глупость в огромном списке глупостей Айзека Льюитта. Потому что несмотря на всю предысторию сегодняшнего вечера, на уколы совести, срабатывающие на любое упоминание о моём поступке, единственное, что я чувствую – это счастье. И пусть мне кажется, что я не достоин и половины случившегося за столь скорый промежуток, я действительно, абсолютно и бесповоротно счастлив.
— Экскурс, так экскурс, мэм, — коротко вздёргиваю бровями, становясь наигранно серьёзным. — Это, — выдерживаю недолгую паузу, — Лучшее, что могло случиться с моей карьерой. Я имею в виду, это Лос-Анжлес. Это чёртов Голливуд. Ты не спишь, не ешь, ты едва дышишь, но это того стоит, потому что каждый мечтает оказаться в Голливуде. Это шанс, который даётся тебе раз в жизни, и, — я пожимаю плечами, отрицательно качая головой, — Это худшее, что могло случиться со мной. Я был в Лос-Анжелесе, но я даже не помню, как выглядит номер отеля, в котором я жил. Я встретил всех актёров, с которым мечтал познакомиться с самого детства, и единственное, о чём я не прекращал думать, так это то, что я не хотел там находиться. — задирая глаза к потолку, я негромко вздыхаю, переводя взор на Смит, — Я знаю, что говорю, как самый неблагодарный человек на свете. Пусть так, — готов поспорить, все отвергнутые стажёры не прочь вонзить пару десятков булавок в куклу-вуду, сделанную по моему образу и подобию. — Может быть, Айзек, попытавшийся уехать пару лет назад был бы счастлив этой возможности. И был бы полнейшим кретином, потому что упустил бы встречу с Эйлен, — я замолкаю, внимательно всматриваясь в черты девушки напротив. Блики прожекторов, посторонние возгласы – они должны смазывать картинку, но, кажется, я никогда не видел реальность так чётко, как сейчас. Я пытаюсь вспомнить хоть один эпизод из потерянного месяца моей жизни, однако ни одно событие не прорисовывается. О чём я только думал?
— Я отправил свою книгу, — резко отбрасываю мысли в сторону, — Одно издательство откликнулось, — сообщая радостную новость, я вдруг понимаю ещё одну важную деталь. Я с удовольствием сбегу отсюда. Нет, не смейте думать, что я не готов сидеть в любом месте, лишь бы находиться рядом с Эйлен. Всё именно так. Просто внешний мир становится лишним в нашем уравнении, и вряд ли он оценит, если я попрошу его вести себя потише или вовсе заглохнуть. Я издаю приглушённый смешок, на мгновение пряча глаза в рисунке из царапин на барной стойке. — У меня проблема, — закусывая нижнюю губу, нелепо улыбаюсь. — Я хочу поцеловать тебя, и я совсем не уверен, что гости этого чудесного бара оценят, если я вдруг встану и наплюю на все нормы приличия. — вот опять, пульс начинает бешено стучать в висках, — Так что, если вдруг, по чистой случайности, наши желания совпадают, — быстро тараторя, являю миру виноватую улыбку, — Как ты смотришь на то, чтобы уйти отсюда? — да! Я безнадёжен.