Такси, аэропорт, такси, номер отеля, такси, концертный зал, такси. Жизнь превратилась в пролетающие за стеклом пейзажи и звенящий в ушах гул толпы, за которыми тяжело расслышать собственный голос, рассмотреть всю палитру реальности. На пополняющемся новыми пунктами назначения календаре лишь изредка проглядывались трёхдневные пробелы, замедляющие бешеный бег суток достаточно, чтобы словить фокус. Всё лето слилось в один единственный нырок на задержке дыхания, оставив наедине с шепчущим внутренним голосом: «Осталось совсем немного.» Ещё несколько бессонных ночей, ещё пара незнакомых городов, ещё один-два-десять рейсов на другой край света, и ноющие лёгкие раскроются со спасительным вдохом на поверхности. Да и разве я задыхался?
Полная ремиссия. Если что-то и перекрывало доступ к кислороду, оно осталось отпечатком в медицинской истории, чёрной пугающей кляксой, не имеющей места на чистых страницах. Я мог остановиться, мог наконец перестать гнаться за жизнью, словно сегодня и есть эфемерное доказательство моего существования. Мог. Но стоило барабанной дроби в висках замедлить ритм, как паникующий организм посылал очередной заряд адреналина, заставляя продолжать хаотичное движение вперёд. В первый раз мне дали четырнадцать лет. В последний – два месяца. Пускай отрицательные результаты плановых проверок били рекорды, я не мог избавиться от следующего по пятам ощущения, что в любую секунду этот парад везения может прекратиться, вернув стрелки часов на начало весны, когда все перспективы сводились к больничной койке и беспорядочным приступам тошноты. Я жил, забывая жить, существовал от концерта к концерту, сталкиваясь с редкими секундными прозрениями: я пытаюсь охватить всю вселенную, имея в запасе только ширину разведённых рук. Мой шаг замедлялся... и набирал скорость с новой силой, не оставляя места рвущемуся наружу голосу здравого смысла.
— Марк. Десять минут, — лицо «всё под контролем» мелькнуло в дверном проёме гримёрки, размахивая веером из десяти пальцев для уверенности в том, что информация достигнет своей точки назначения. Весьма предусмотрительно, учитывая предшествующую неделю, скудную на сон, и электрический разряд в виде хороших новостей: Европа хотела увидеть нас снова. Площадки скупались в течении нескольких часов, фанаты подписывали петиции, требуя возвращения, и чувство успеха, граничащее с эйфорией, настойчиво твердило, что моё тело справится с осенним испытанием. Апрель, май, июнь, июль. Ни единого намёка на рецидив. Совершенно чистые снимки, идущие в разрез с чрезмерным беспокойством Купера Эванса. У меня не было другого выбора, кроме как соглашаться, ведь когда ещё мне доводилось собирать полные арены? В полупьяном восторге я одернул пиджак, встречаясь глазами с вернувшим привычные краски лицом, и быстро набрал последний исходящий номер. Стук каблука по лакированному полу в такт гудкам на том конце провода. Беглый взгляд на стрелку часов. Семь минут.
— Pick up the phone, sweetheart. Plea-a-ase, I don't want to miss another «goodni-», — шорох на другом конце линии успокаивает нервный танец левой ноги, и я мгновенно подпрыгиваю на месте, закрывая рукой свободное ухо, чтобы не слышать возгласов ожидающего зала, — Hey, did I wake you up? Sorry, I couldn't call you after the airport. We headed straight to the stadium to rehearse. How was you day? I miss you, — сильней прижимая телефон к щеке, курсирую в сторону двери, захлопываясь от постороннего мира. Родные интонации на другой стороне полушария тотчас вызывают тёплую улыбку, сопровождающуюся ноющим ощущением в грудной клетке. Очередная ночь в пустом номере отеля за километры от стен, в которых я хочу находиться. Кто бы мог подумать? Расстояние – внезапная причина мучающих бессонниц и преследующей по пятам ностальгии. Наверное, в двадцать четыре я смотрел на это по-другому. Или заставлял себя смотреть по-другому, зная, что человек, висящий на трубке, с привычной ей лёгкостью соглашался на долгие недели разлуки и не был готов к лавине скучаний. Никто ведь не собирался умирать завтра? Под мелодию голоса Лиллиан передо мной выстраивались все поездки в аэропорт, напоминающие траурное шествие к поезду, отправляющему новобранцев на фронт.
— Wait a second, — громкий хлопок двери, скрывавшей Зака. Явно отрепетированный молчаливый удар по часам и задранные в воздух три пальца. Мой согласный кивок. — We only have three minutes left, — не скрываемый выдох, — Shit! I almost forgot to tell you. We got invitations from Paris, Munich, Prague and Amsterdam to come back. And with a little effort we can get another two or three cities on our list again. This is crazy, right? It will take us another month and a half on tour, but I'll figure out a few weekends between the shows, so-, — ненавистная дверь издаёт злорадствующий скрип, только на этот раз Зак напоминает разъярённого буйвола в период спаривания: ещё немного, и его палец пробъёт дырку в стекле циферблата. — Zack is going to drag me by hair, if I don't obey him right now, — смешок, — I hate it, but I have to go. I love you. Goodnight, — прежде чем сбросить, спешно добавляю, — I'll call you in the morning. But leave me a message, if you wake up in the middle of the night. Love you. Bye. Did I say that I love you? — мужчина на выходе издаёт характерный звук закипающего адским пламенем котла, — I'm coming! — щелчок кнопки сброса. Переходя на бег, я забываю о разговоре, оставленном в узком помещении, и выскакиваю на сцену под рокот заждавшихся фанатов. Слишком громкий, чтобы обратить внимание на странный осадок, находящий укрытие под сердцем. Я кричу изо всех сил, и толпа кричит мне в ответ, развевая остатки крупиц связи с реальным миром.
Упасть на кровать, скинуть одежду, проверить телефон. Заплетающимися ногами я ворошу шерстяной ковёр номера, наступая на задники ботинок и отправляя последние в полёт через комнату. Не в силах справиться с сопротивляющимся пиджаком, я валюсь на одеяло и откидываюсь назад, прикрывая глаза. «Проверь телефон,» — проносится ненавязчивым фоновым шумом, неразличимым за пульсацией гудящих висков. Невнятным движением я пытаюсь нащупать мобильный на мягкой поверхности, упуская момент, когда попадаю по дисплею и проваливаюсь в сон.
— Марк, ты спускаешься на ужин? — персональный будильник не оправдывает надежды на встречу заката под «доброе утро» Лиллиан Буковски. Приходится оторваться от постели, чтобы знающий своего друга собеседник поверил в магическое пробуждение. — Нам через два часа надо быть на радиостанции, давай парень, я знаю, ты хочешь сдохнуть. А кто не хочет? — бубня что-то невнятное, я еле слышно хмыкаю, прощаюсь и наконец избавляюсь от напоминания о выступлении, запираясь в душе. Как я умудрился вырубиться на половине пути ко входящим сообщениям? Чёрт. Сбегая из паровой тюрьмы, я повязываю полотенце на ходу и ставлю мобильный на громкоговоритель, стараясь игнорировать разгоняющийся сердечный ритм от затянувшихся гудков.
— Good morning, love! I literally died on my bed after the show, but we did great. The audience was insane and, — принимаясь рыться в нераспакованном чемодане, машинально поворачиваюсь в сторону динамика, словно ожидая увидеть там свою девушку, сидящую за спиной. Хорошая попытка. — Am I interrupting something? — прекращая квест «найди что-то приличное среди горы грязных маек», хмурюсь и уставляюсь в пластмасску на краю постели. Подозрительно молчаливую для потока историй рыжеволосой учительницы, копящихся даже за время сна. Впрочем, когда мне в лоб не прилетает задыхающееся: «Надо бежать,» — нарастающее беспокойство не отходит на второй план, а лишь продолжает крепнуть с каждым односложным ответом и утерявшим свойственный Лили энтузиазм согласием. «Did I say something this morning? Were there any wierd photos? God, maybe another asshole of a journalist?» Перебирая тёмные углы нередко подводящей памяти, я не нахожу ни единого события, способного привести к арктической прохладе вместо греющих душу интонаций. — Are you sure everything is fine? You sound... unusual, — сводя брови на переносице, я упорно не замечаю вибрирующего на второй линии Зака, явно желающего видеть меня в лобби. Ровно до тех пор, пока осада не переходит на прикроватный телефон. — It's Zack. I have an interview in less than an hour and I am pretty sure that I should start feeling threatened for not responding, — неловкий одинокий смешок не находит поддержки на той стороне, и я сбивчиво добавляю, — I'll call you as soon as we finish, — осознание, — Shit. I forgot. School. Children. I'll call you in the evening then, — чересчур пустая пауза, — Have a great day. I love you, — дожидаясь единения с короткими гудками, я падаю на кровать и уставляюсь в погасший экран. Заполняющий всё помещение звон – последнее, на чём зацикливается пошатнувшееся спокойствие. Кто бы это ни был, со мной говорила явно не Лиллиан Буковски. И, наверное, я бы затрубил тревогу о порабощении её разума инопланетянами, если бы подкативший к горлу ком нервов позволял находить в происходящем почву для семейного юмора. Увы, вместо шутливого сообщения «кто ты и верни мне Лиллиан», я начинаю пролистывать обрывистые переписки в надежде наткнуться на ключ к разгадке. Дыхание спирает сильней, стоит дисплею запестрить длинными апрельскими разговорами, ярко резонирующими с рядовыми отписками о пребывании в живых последних недель. Я не успеваю углубиться в поиск проблемы, подчиняясь подсознательному инстинкту. На автопилоте натягиваю первые попавшиеся джинсы, сую ноги в что-то, стоявшее в углу, и вылетаю в сторону лифта, влезая в майку в процессе. Казалось бы, характерный стук подошвы по плитке должен заглушить внутреннюю панику, но становится только хуже. Я отчаянно пытаюсь вспомнить дату последнего раза, когда видел Лиллиан не через плохую цветопередачу вебкамеры, и не могу воспроизвести ни одного дня со свадьбы Хэйли. Когда я встречаюсь взглядами с воплощением праведного гнева, скрытого за тремя знаками вопроса на лбу, размытая картинка совместного лета наконец обретает чёткие границы, в которых фигура Маркуса Харта похожа на стихийное явление, врывающееся и исчезающее с неизменной непредсказуемостью.
— Marc, do you need me to show you where the green button on your phone is? We're late, — проносясь мимо непонимающего силуэта, я следую вычерченной траектории к стоянке такси.
— And we're gonna be late. Cancel everything, — я слышу раздражённый возглас раньше, чем он звучит на самом деле.
— What!? What the fuck is wrong with you? Cancel everything? Until when? How? What am I supposed to say? — метры, отведённые на короткий диалог, неумолимо кончаются.
— I don't know, Zack. I don't know! I have to go to San Diego. Right now. I'll tell you when I get there, — падаю на заднее сиденье, — To the airport, please, — разворот на мужскую фигуру, — I need you to cancel all the interviews we had left in here. Then you and guys... take the plane and go to Toronto as planned, I'll be in Toronto. I need you to fix this, buddy. I'm sorry, — и несмотря на звонкий хлопок пассажирской двери, меня всё же настигает красноречивое «fucking hilarious» в лучших традициях сдающей нервной системы Зака Холла. Я тянусь за мобильным, но мой порыв нарушить тишину посреди урока обрывается входящим звонком от оставленных на парковке и требующих объяснений. Приходится потратить щедрые тридцать минут пути, прежде чем меня признают вменяемым и обещают разобраться с «оставленной кучей дерьма», прибавляя незаменимый посыл от доброго дружеского сердца. Я его не винил, я бы сделал то же самое.
- - -  o u t f i t  - - -
Полтора часа удачного стечения обстоятельств. Двенадцать часов тет-а-тет с собственными мыслями. Два часа бесконечной дороги по изъезженным вдоль и поперёк улицам под раскаты сердца. Я так боялся остановиться, что не заметил, как потерял из вида Лиллиан Буковски, тщетно гнавшуюся за нездоровым ритмом моей жизни. Наверное, стоило поблагодарить пилота за прилёт по расписанию, иначе масштаб катаклизма за растрепавшейся шевелюрой мог принять необратимые пропорции прочтения заголовков таблоидов полугодовой давности. Впрочем, хватало выпадающей первой в строке поиска статьи о расставании проклятых звёздами влюблённых, прошедших через болезнь рука об руку, но не переживших белую полосу здравия. Для большей убедительности пытливый ум проследил хронологию приближавшегося Армагеддона обречённых отношений, подведя жирную черту недавними публикациями «девушки, справляющейся с расставанием в объятьях нового ухажера» и «концентрирующегося на карьере солиста». И где рассудок твердил, что желтая пресса всего лишь наживалась на незначительных проблемах, поработившая организм тревога видела неизбежное предсказание.
«Пожалуйста, только окажись дома,» — беснующиеся мысли уже не слушались здравого смысла. Конечно, она дома. Где ей ещё быть? Но поднимающаяся от легких до глотки паника глушила любые проявления логики, рисуя картину собранных вещей и объяснительной записки, где Лиллиан Буковски не могла ждать вечно. В такт ударам сердца ноги отбивали быстрый ритм по лестнице, превращая кардиограмму в линию американских горок. Перед глазами блестящая чистотой квартира – если бы рыжеволосая учительница и решила покинуть общее жилище, вряд ли бы меня ждал пропитанный посторонним присутствием бардак. И от воспроизводящейся вновь и вновь сценки становилось не по себе. Последние ступени. Щелчок дверной скважины. Запыхавшийся неровный выдох.
Меня встречает пустой пейзаж, от которого моторчик в груди замолкает на добрые несколько секунд. Шаг. Второй. В бессознательном порыве я дёргаю дверцу шкафа, натыкаясь на висящие на своём месте куртки, и только тогда пульс возобновляет свою неровную мелодию. «Слава Богу,» — вырывается беззвучными движениями губами. Аккуратно, словно боясь потревожить покой помещения, в которое ворвался штормовым предупреждением, я захлопываю дверь за спиной и скидываю с себя обувь, медленно направляясь к источнику шума. Меня встречает слишком знакомый и дорогой кадр из архивов памяти, позволяющий сбавить обороты внутренней истерики. Всё ещё дома.
— Lily, — не рассчитывая громкости голоса, мгновенно дёргаюсь вперёд и выставляю безоружные ладони, — It's me. I didn't want to scare you, — выпрямляясь, неспешно шагаю навстречу, — I'm sorry I didn't call. I was... kind of in the middle of Atlantic Ocean, — неуверенно улыбаюсь и, падая на край кровати, прикусываю губу. — Hi, — на выдохе. — Um... — невнятно пожимаю плечами, поворачиваясь на девушку, — I don't know where to start, — сводя брови вместе, неожиданно начинаю говорить на одном дыхании, — Honestly, I didn't prepare my speech, I didn't prepare anything. But... could we talk? — проглатывая ком в горле, спускаюсь на полушёпот, — Because something happened... I think I might have screwed everything up, — и я замолкаю, оглушённый собственным сердцем, надеясь, что случайный выбор прошедшего времени, действительно, случайный.
B U T   I   W O U L D   W A L K   5 0 0   M I L E S
A N D   I   W O U L D   W A L K   5 0 0   M O R E
J U S T   T O   B E   T H E    M A N   W H O   W A L  K E D   1 0 0 0   M I L E S
T O   F A L L   D O W N   A T   Y O U R    D O O R

# N P :  D A U G H T R Y  –   H O M E
Сведенные вместе брови. Рваным движением навстречу пытаюсь подняться с края кровати, но встречаюсь с красноречивым стоп-сигналом указательного пальца, выставленного против застревающего в горле возражения и детского желания взять Лиллиан за руку. Словно сведи я к нулю считавшееся тысячами километров расстояние, летние месяцы забудутся как дурной сон, растворяющийся в спасительном звоне будильника. Слишком просто для не прощающей погрешностей заданного курса реальности.
Как я мог не заметить? Неуверенно находя опору ногами, я останавливаюсь взглядом на лице, обрушивающем неожиданно очевидный результат череды бездумных решений. Твёрдое «нет» остаётся на корне языка. Нет, нет, всё не так, и всё же я больше не двигаюсь, не произношу ни звука, чувствуя, как попытки найти объяснение разбиваются о ясную картину человека, сделавшего свой выбор далеко не в пользу уютных вечеров в общей квартире.
— It's not like that, — or is it? Произношу на выдохе, и вновь замолкаю. Перед глазами стопка подписанных контрактов, слепые шаги вперёд и острое желание уложить всю жизнь в отрезки от посадки до следующего взлёта. Один за другим года всплывают однообразным сценарием, к которому я так привык. Короткие недельные глотки кислорода в черте Сан-Диего. Крепкие объятия в аэропортах. И очередное погружение со скрещенными пальцами в надежде, что воздух не закончится раньше срока. Я был первым и единственным, кто покинул родительский дом стоило возрастной отметке достигнуть заветного числа совершеннолетия. Белой вороной на фоне семейной фотографии не расстающихся дольше чем на несколько дней родственников. Застывшей в бесконечном беге фигурой, не знающей, как остановиться; как избавиться от непокидающего чувства, что стоит сбавить шаг, и ты опоздаешь. Наверное, когда твой срок укорачивают до парочки в месяцев в возрасте восьми лет, восприятие времени меняется навсегда, но разве это было достаточным оправданием?
— At least, I don't want it to be, — голос теряет громкость. Растерянное пожатие плечами – явно не то, что ты сейчас хочешь увидеть, а это всё, на что я способен. Двадцать девять лет, и лучшее, что я могу сделать, это врастать в землю от безмолвного осознания, насколько я не имею ни малейшего понятия о нормальной жизни. Не могу сложить два плюс два, где будучи готовым провести все свои дни с единственной персоной, ты не забываешь претворять фантазии в реальность и действительно тратить хотя бы половину на вышеупомянутую компанию. Я напоминаю себе полоумного мазохиста, мечтающего об одном и делающего прямо противоположное. И останавливая беспорядочный мысленный поток, я наконец понимаю, что мне давно пора начать говорить.
— I know how it sounds and how it looks. And I feel like a total idiot, because... — я вскидываю руки в воздух, сопровождая свои слова нервным смешком, — It's not what I want. If you think that I would choose fame and shows and crowds over you, you are very wrong. And now I sound like a bipolar maniac who really doesn't know what he wants in his life, but I do know, — прямой настойчивый взгляд, требующий слепой незаслуженной веры что я могу остановиться; стоит окликнуть, и я наконец оглянусь назад, прекратив судорожную спешку за иллюзией ускользающего настоящего. Вот оно. Здесь, сейчас, а вовсе не в копящихся планах на несколько лет вперёд, словно бы заявляющих: Маркус Харт не собирается отправляться на тот свет в ближайшие десятилетия. Какую ценность представляют все эти заполненные до корки календари, если в расписанном посекундно будущем нет места для Лиллиан Буковски?
— It's you, — губы плотно сжимаются в нелепой улыбке, далекой от привычной из-за внутренней паники. Я знаю. Вижу, что этого недостаточно в свете длинных месяцев упорного доказательства обратного. Неровный выдох вырывается из груди, заполняя тишину короткой паузы. — You are not a victim, Lillian. I'm sorry if that's what it feels like, but you know me. You know that if it's something that I really want you can't stop or... rationalize me. Yes, I cancelled everything. I didn't have time to sign it in first place or whatsoever, — невнятное движение шеей в отрицании. — But it's not a sacrifice. At least, not a sacrifice for the sake of your calm, — внимание заостряется на солёной жидкости под твоими глазами. Я прикрываю веки, стараясь успокоить неровное дыхание, заставляющее слова литься неугомонным потоком. — I was excited. I mean... I always am. About everything. I've just... never given it a thought. I've never stopped to ask myself if that was what I really wanted, because I am not used to think twice, to have someone... who waits for you. Like... not the «yeah, you come back when you come back» type of thing, — мысли неожиданно меняют очаг беспокойства. — I can't, — шаг в сторону. Вовремя вспоминая, что Лиллиан Буковски не живёт в моей голове – по крайней мере, не в той степени, где нам не требуется ничего произносить, чтобы понимать друг друга – разворачиваюсь и сбивчиво добавляю, — I'll bring you a tissue, — недолгого пути до ванной комнаты за поворотом не хватает, чтобы организовать обрывочные проблески смысла в нечто цельное, но его достаточно, чтобы успокоить разогнавшийся орган, предусмотрительно готовый покинуть организм раньше, чем катастрофа поразит сердце. Спустя полминуты я появляюсь со сжатой в руке упаковкой, протягивая салфетку и останавливая себя на порыве убрать следствие своих же стараний самостоятельно. Не лучшая идея для виновника происходящего. — Can we sit down? — негромкая просьба. Комната перестаёт напоминать поле боя, содрогающееся в такт голосам противостоящих сторон. Ладонь находит опору в мягком одеяле, принимаясь бессознательно теребить его за край. — I miss you! Every goddamn day! It may sound like a ton of bullshit right now, but it is the truth and what may seem like a sacrifice is, in fact, a choice. I choose you and I would choose you over any fucking opportunity that my career may offer me, because... — спокойные интонации теряются в разгоняющемся с новой силой пульсе, — Of everything. All the reasons, — переполненные стадионы, скандирующие лаконичное название толпы, всё это приобретает смехотворные размеры в сравнении с важностью твоего присутствия рядом. Оборачиваясь назад, я не нахожу смысла в перепутанных датах из-за недосыпа и неудачных попытках состыковаться в часовых поясах, когда всё, что требовалось, сверкнуло лампочкой прозрения лишь после того, как нутро испытало свободное падение на американских горках испуга. Чёртов обратный билет, способный прекратить обоюдное страдание во имя невнятной цели утверждения состояния здоровья перед Вселенной.
Аккуратно я тянусь к твоей ладони, прикусывая губу и пожимая плечами. Смог бы я пережить эти полтора месяца, на которые чуть не подписал нас? Наверняка. Слишком уж глубоко въедается жуткая привычка заглушать все противоречащие профессии эмоции. Только какой ценой? Бесформенная идея пустой квартиры проносится фоновым эхо, заставляя пальцы сжать сильнее твою руку. Пускающее прохладные мурашки по спине «а что если бы» кажется пугающе реальным и в то же время вселяющим уверенность. Семья, друзья, Энн Джэксон – все они, так или иначе, никогда не нуждались в моём присутствии. Им хватало выкроенных выходных, поездки к океану или ежедневной весточки с другого конца света, чтобы заполнить пустующий за ужином стол ощущением невидимого наличия. Они смирились. Я же научился справляться чрезмерно большим сердцем, заглушая ноющие спазмы громкостью собственного голоса.
— I hate it, — вторая рука принимается перебирать родную ладонь. Я отнимаю взгляд от тонких пальцев, переводя его на твоё лицо. — That it came to this. That I had to make you cry in order to realize that I was doing something wrong, — резким движением шлепаю по щеке, обречённо выдыхая. — You think that when you're on the brink of your thirties, you probably know how normal relationships work. And here we are. Being dumb and fifteen, — хмурые брови. Стремительно меняющаяся экспрессия. Разворот всем корпусом. — How long was this going on in your pretty head? — бегающий взгляд от зрачка к зрачку. Игнорируя щемящее чувство в груди, я не справляюсь с сиюминутным порывом и тянусь к твоей щеке, проводя по ней тыльной стороной руки. Бестолковый идиот, уверенный в приравнивании своей искренности к безоговорочному доверию с обеих сторон; слишком занятый вещанием о глубинных проблемах пострадавшей от жизни психики, чтобы вспомнить о второй половине союза. — God, I... feel like such an ignorant jerkface, — приглушённый красноречивый вздох, — In fact, I am an ignorant jerkface. You've got hell of a blind boyfriend. And hate myself for making you feel like you missed me too much or that your feelings were somewhat inconvenient, — не скрывая возмущения, всплёскиваю руками в воздухе и тут же возвращаю их к твоим ладоням. — I know that I can miss some things... signs. I am horrible at decrypting people when they're upset with what I say or do. But, hell, I would never want to hurt you in any way, — добавляю значительно тише, — Especially in the way when you doubt your importance to me. Please, Lillian, I need you to tell me when something bothers you. Not when it becomes impossible to bear. Even if you think it's stupid or that it might upset me or whatever. I don't care as long as I know what happens in the darkest places of your beautiful mind, — неспешно поднимаясь с постели, я сползаю на прикроватный коврик и опускаю руки на твои колени, не имея ни малейшего объяснения в случае, если желание сравняться с полом вызовет заслуженное «зачем». — Lily, — проводя большими пальцами по коже, поднимаю глаза наверх. — I guess obvious things are not that obvious if you don't tell them, but... ten years from now I want to see your face next to me when I wake up. I am willing to make all the – as you call them – sacrifices in order to make it happen and I won't let some stupid decisions taken in the rush destroy this, — жестом указываю на нас, сжимаю губы в виноватой улыбке и в ту же секунду падаю головой на колени, выпуская напряжение наружу вместе с дрожащим выдохом. — Please, forgive me, — почти шёпотом под звуки гудящего сердца, гонящего прочь призраков воображения, рисующих пустую квартиру и одинокую фигуру, упустившую ось, определяющую траекторию её будущего.
I ' M   N O T   R U N N I N G   F R O M .
N O ,  I   T H I N K   Y O U   G O T   M E   A L L   W R O N G .
I   D O  N ' T   R E G R E T   T H I S   L I F E   I   C H O S E   F O R   M E .