o u t f i t
Людям свойственно искать укрытия от пугающего мира между укромными полками архивов памяти, спрятанными за тонкими шёлковыми занавесками прошедших лет. Спросите любого, и он назовёт вам тот самый день, то самое место, которое хранит в огромной коробке, набитой ватой, лишь бы не разбить хрупкий стеклянный шар события, веющего уютным теплом. И как же просто почувствовать себя под защитой плотного кокона, отделяющего от реальности, стоит оказаться в одной из этих немногочисленных точек, внушающих ложное чувство безопасности. Но, всё же, финальный штрих всегда остаётся за нами. Греющая в груди ностальгия не слепит, не цепляет шоры, скрывающие острые углы действительности. Всё это я сделал самостоятельно. И стоило сменить холодный пейзаж родной сердцу Аляски на привычные глазу нагретые солнцем автотрассы Сан-Диего, как хрустальный шар безмятежности покрылся узором из трещин от благополучно вернувшейся в эфир радиостанции фактов, способных изменить чью-то Вселенную.
«Тебе не кажется, что момент упомянуть о совсем незначительном пункте биографии настал?» Поначалу эта мысль всплывала ненавязчивым белым шумом по утрам, когда пальцы в очередной раз не справлялись с намертво закрученной крышкой таблеток. Совсем непохожих на те, что складировались годами в домашних аптечках. Затем чаще. Она сопровождала легкую головную боль, случайный образ больничного крыла, мелькающий в сознании совсем некстати. Постепенно она превращалась в назойливую идею, пока не повисла над сердцем неизбежной необходимостью. В конце концов, сколько месяцев, недель мне оставалось, прежде чем попытка продолжить игру в молчанку начала бы походить на неудачный спектакль актёра без таланта? Прежде чем правда открылась бы звоном сирен скорой помощи или поиском крема для рук в нижнем ящике раковины в ванной? Я действительно хотел, чтобы Лиллиан Буковски узнала о вырванных главах жизни именно так?
«Только... не сегодня.» Виноватое лицо в отражении смотрело на меня в упор, поджимая губы и выдыхая наружу подступающую к горлу панику. Очередное «не сегодня», вызванное весомыми обстоятельствами, появляющимися всякий раз, когда я представлял тот самый прямой взгляд Лиллиан, являвшийся в любом серьёзном разговоре. «Не сегодня» по вынужденному пробуждению от щекочущей нос копны рыжих волос. «Не сегодня» – стоило Лиллиан Буковски залиться смехом или посмотреть на меня блестящими от радости глазами. И, возможно, я бы прервал этот бесконечный цикл, если бы этот вечер не был обозначен вероятностью столкнуться лицом в лицу с мистером или миссис Буковски в десяти случаях из одного. «Добрый вечер, приятно познакомиться, рассказать о себе? Начнём с того, что у меня рак мозга,» – не самый лучший способ произвести впечатление, не думаете? Как и перспектива вернуть Лиллиан домой в слезах при лучшем восприятии счастливой новости. Разве недостаточно весомые обстоятельства для смены важной даты? Поправляя чёрный воротничок рубашки перед выходом, я не мог придумать причины серьёзней.
— «I'm out. I'll be in front of your door in 20 minutes, tops,» — телефон оповещает об отправке сообщения под звуки заводящегося мотора. Постепенно внутренний голос стихает, уступая место ощутимой дрожи в районе живота. И вновь добро пожаловать в пятнадцать лет, когда (возможная) встреча с родителями – смертельный аттракцион пострашней выхода на сцену перед тысячной аудиторией? Подобные реакции внезапно подростковой психики почти не удивляли, учитывая, что с момента официального признания в недружеских чувствах муравьи души и тараканы сердца, более известные под псевдонимом бабочки в животе, не спешили покидать захваченные территории моего организма. И оставалось лишь учиться справляться с приступами ребяческого ужаса перед рисующимся образом сурового врача, не одобряющего прыгающего по сцене с опухолью в мозге козла избранника своей дочери.
«Может быть, они милые люди. Может быть, они вообще твои ярые поклонники.» Заглушая мотор, я быстро переглядываюсь с собственным отражением в зеркале. «Нет, они не твои ярые поклонники.» Уверенный хлопок дверью. Не менее целеустремлённые шаги. Маркус Харт явно смеялся в лицо опасности. И в далёких тайниках души надеялся, что Лиллиан спешила вырваться из дома с таким же отчаянием, как и его сердце из груди. «Всё будет хорошо.» Стоит ли уточнять, что я никогда так не ошибался?
Наверное, нам кажется, что всё вокруг происходит в замедленной съёмке, когда реальность меняется слишком быстро для того, чтобы сознание успело переварить новые декорации. Когда ещё секунду назад осуждающий вид мистера и миссис Буковски – худший сценарий ограниченной фантазии. Когда силуэт сурового отца остаётся бесформенным чёрным пятном, которое голова всячески заполняет собирательными образами, не желающими срастаться воедино. Секунда. Я отстукиваю нервный ритм носком ботинка, прислушиваясь к громыхающей походке, совсем непохожей на Лиллиан даже в самой бессознательной её кондиции. Секунда. Я поднимаю голову на приветливое лицо, и пазл складывается по щелчку пальцев. Чёртов оглушающий щелчок. После него – звенящая в ушах тишина.
— Cooper? — не слышу себя, лишь предполагая насколько сбивчиво звучит мой голос. В горле мгновенно пересыхает. И, вероятно, я выгляжу так, словно входную дверь мне открыл восставший из мёртвых родственник, а вовсе не Купер Эванс – обещавший надрать задницу раковой опухоли в моей голове. Слабо контролируя свои реакции, я оступаюсь назад в надежде восстановить рухнувший на минимальную отметку баланс кислорода. Глаза в пол. — Daisy. Daisy Evans. That makes total sense, — запинаясь и задыхаясь шепчу под нос, явно укрепляя образ съехавшего с катушек. Поднимая взгляд обратно, я сталкиваюсь с достаточно яркой экспрессией замешательства, чтобы усилием взять себя в руки. — I didn't know she was your daughter, — едва различимо, спотыкаясь о слова, выдавливаю невнятной интонацией. Судорожно перебирая наши диалоги, я пытаюсь отыскать упущенное мгновение. Семейную фотографию, произнесённое имя, что угодно, что могло бы спасти этот вечер от катаклизма, в котором я не знал как выжить. Пустота. Белые пробелы, не желающие заполняться. И ловящее рыжую макушку боковое зрение только усугубляет панический приступ. Я раскрываю рот, но всё кажется бессмысленным. Любое потенциальное объяснение становится смехотворным. Крошечным. Жалким. Лиллиан оказывается совсем близко, и скрупулезно выношенный хрустальный шар наконец не выдерживает напора действительности, схлопываясь звонким шумом битого стекла. — I'm sorry, — первое внятное предложение. — I never meant for it to happen this way, — на одном выдохе проговариваю, смотря сквозь две фигуры на крыльце. Похоже, момент выбрал себя сам? Но стоит мне попробовать собрать воедино обрывки фраз, которые я продумывал до сих пор, как они начинают походить на речь бредящего в белой горячке. Лиллиан, твой отец – мой лечащий врач? Лиллиан, у меня рак? Лиллиан, я... солгал? — I'm sorry, Cooper, I don't know how to do this, — упирающийся взор в голубые глаза мужчины напротив. Жалкое зрелище заикающегося провинившегося мальчишки, не находящего храбрости, чтобы признаться в собственном проступке. Настолько, что я даже не могу заставить себя посмотреть на Лиллиан, боясь увидеть её лицо. — I can't do this.
#np: igor oro – maybe
       
...Maybe, I failed and I couldn't clean up the mess. // Maybe, that's why the rain suddenly feels colder on my skin. // Maybe, that's why whenever I try to apologize I don't know where to begin or // Where to end all these things that I typed up in my mind and I wanna tell you, but I just... // Can't bring myself to hit «send».
По вискам ударяет цоканье аварийных огней, и я обнаруживаю себя припаркованным рядом с заправкой на дороге, ведущей к побережью. Сжимая рукой мобильник, бестолково всматриваюсь в экран, ожидая, что в следующий миг он загорится звонком или сообщением. Растерянно хмурюсь, оглядываюсь вокруг и стараюсь сложить разбросанные кадры перед глазами. Последнее воспоминание: я разворачиваюсь прочь от Купера Эванса, всё ещё не слыша ни слова за своей спиной. Барабанные перепонки окатывает громкими ударами отбитого сердцем ритма, и я едва разбираю дорогу перед собой. Очередная порция белых пробелов, не имеющих никакого смысла. Откидываясь на непривычно холодную спинку сиденья, я вновь уставляюсь на чёрный прямоугольник в своих руках. Чёрт знает, сколько ещё я прожигаю его пустым безжизненным взглядом, прежде чем осознаю – он не зазвонит. А затем безмолвно откладываю телефон в сторону, проворачиваю ключ в зажигании и возвращаюсь домой в кромешной тишине, не вслушиваясь в шорох окружающего мира, тактично напоминающего о себе. Холодное ведро сдержанных мыслей обрушивается, стоит мне переступить порог квартиры, натыкаясь на безмятежный пейзаж разбросанных в спешке вещей и выбегающего навстречу Боггарта. Прижимаясь к двери, я нахожу опору в железной поверхности и высчитываю время на висящих напротив часах. Уже не требуется проверять активные диалоги, чтобы знать наверняка: там ничего нет. Она не позвонит.
Сутки сливаются в неразборчивую серую массу ожидания сменяющегося ожиданием. Я жду усталости, чтобы хоть ненадолго прекратить мысленный поток. Я ловлю себя на прибитом к одному предмету взоре. Отворачиваюсь. Но вновь и вновь возвращаюсь к дурацкой пластмасске, в слепой вере, что расплывающийся сбоку силуэт Лиллиан Буковски – не последнее воспоминание, которое мне придётся хранить в дневнике памяти. Я жду знака. Чего угодно, что заставит меня набрать последний номер в записной книжке. Но всякий раз простой вопрос останавливает: «Что ты скажешь?» Действительно, Маркус, что? Пустишься в длинные извинения или расскажешь историю, которую, велика вероятность, она уже знает со слов твоего собственного врача дефис её отца? Что ты можешь сказать, чтобы исправить то, чего не исправить? Не Купер Эванс должен был распинаться за тебя в тот вечер. Если бы ты хоть иногда слушал голос рассудка, этого вечера... ничего бы из этого не произошло. Снимая слой раздутых принципов, полных неуместного пафоса, разве ты когда-нибудь следовал зову здравомыслия по-настоящему?
Спустя четыре дня я очнулся. Перестал сверлить стены квартиры, пропускать звонки от разъяренных агентов и не менее разъяренных близких. И, полагаю, самое главное – я перестал ждать Лиллиан Буковски, не подписывавшуюся на завравшуюся бомбу замедленного действия с функциями новоиспеченного парня, идущими в комплекте. Я наконец вдохнул свинцовый ком, вставший посреди горла, не боясь необратимых последствий для организма. Быть может, догадайся я рассказать ей обо всём раньше, ещё в ноябре, и цепная реакция не походила бы на острую боль от содранного с раны бинта. Но когда я следовал стратегии меньших жертв? Пожалуй, единственное, что я мог сделать для неё, не вызвав ещё больших разрушений, заключалось вовсе не в невнятных звонках и излияниях тайников души наружу. «Вы дозвонились Джордану Смиту, оставьте своё сообщение после сигнала,» – вероятно, первый здравый поступок в цепочке ошибок на ошибках.
— Hey, Jordan, it's Marcus. You probably didn't expect me to call, — совсем не то, откуда я собирался начинать. — It's about Lily. I know you guys didn't talk for a while and had sort of a big fight, but... Something happened. No one's dead! Don't freak out. It's me. I happened. And... Well, I haven't talked to her in four days, so I don't know if she's okay or if she's not. But I want to make sure she will be okay. To be more specific, I think I reached the highest level of «how to fuck everything up», so... I am pretty sure Lillian could use her best friend right now. You can't be mad at each other forever. But I don't know if I should be the one to tell the story, that's why I'll just say... She misses you. And she really needs you. So, please, be her best friend, — прерываясь, прикусываю губу, — And, well... have a nice day. Bye, — я спешно шлёпаю по кнопке сброса, откладывая мобильный в сторону. Неровный вздох. Будто дожидавшись подходящего момента, поток из солёной жидкости подкатывает в глазам, застилая всё мутной пеленой. Приходится зажать рот дрожащей ладонью, чтобы прекратить фонтан передержанных внутри эмоций. Мне больше не кажется, что телефон раздастся входящим звонком, высвечивая фотографию рыжеволосой учительницы. Как и не кажется, что эта история могла закончиться по-другому, только бы склеить разбитые части рассыпавшейся картинки. Стоило произнести вслух, чтобы поверить. «I guess this is it?» Я выдыхаю ещё раз, стираю остатки истерики с лица и зарекаюсь позволять себе прятаться в четырёх стенах, придаваясь жалости к разбитому сердцу о собственную глупость, разбавленную плачевным диагнозом. В конечном итоге, я предвидел подобный финал с первой секунды.
o u t f i t [2]
Поразительно, но адаптироваться к заменившей фейерверк чувств скребущей пустоте оказалось проще, чем можно было представить. Волна возродившегося интереса к моей личности после выхода последнего альбома как никогда кстати превратила будни в существование от интервью до ночных выходов в «люди», где для явления человека-праздника обществу требовалась лишь щедрая доза алкоголя. Сказать по правде, стоило нутру остро отреагировать на вопрос о личностях, засветившихся на новогодних кадрах перископа, как приготовленная на крайний случай бутылка тотчас излечивала симптомы депрессивного настроения. Я словно перемотал плёнку назад, вернувшись в расплывчатый период существования по правилам настоящей рок-звезды с пометкой на отсутствие посторонних тел под тем же одеялом по пробуждению. Взволнованные интонации Майи получалось игнорировать, как и заедать анальгетиками вернувшиеся мигрени. И, наверное, я бы мог поверить, что не было никаких предшествующих пяти месяцев, как и не было Лиллиан Буковски, если бы не зудящая дыра в груди, напоминавшая о себе всякий раз, когда я оставался наедине с неугомонным внутренним голосом.
— GOD, NO! — подскакиваю в сидячее положение, выставляя руки перед несущимся на всей скорости поездом. Требуется несколько секунд, прежде чем я определяю себя в кровати, а повторный звук сирены становится подозрительно похожим на дверной звонок. Глубокий выдох облегчения, сопровождающийся падением обратно на спину. — Nobody's home, — бормочу себе под нос, надеясь уснуть до того, как боль в висках разбудит меня окончательно. Звон повторяется. — Ugh! Okay-okay, I'm coming! — ору, что есть мочи, резко перекидывая ноги на пол. — I should stop giving my home adress to everybody, — натыкаясь на крутящуюся внизу Пэнни, протираю раскрасневшиеся от линз глаза и предпринимаю попытку подняться. — Just a moment, — продолжаю орать, проходя на кухню. Рука машинально тянется к стреляющему виску. На ощупь я отыскиваю упаковку обезболивающих, закидываюсь парой таблеток и по дороге хватаю стакан чего-то, если мои вкусовые рецепторы не обманывали меня, относительно неалкогольного. Морщась от горького послевкусия, я отправляю стеклянную емкость на подвернувшуюся под руку полку и наконец тянусь к дверной ручке, заранее проклиная того, кто решил, что разговоры с похмелья – удачная затея. Шмыгаю носом. Дергаю дверь на себя.
— How can I, — запинаясь на полуслове, я застываю на месте. Первые доли секунд отрицающий увиденное рассудок заставляет меня исполнить ритуал подверженного галлюцинациям пациента психиатрической клиники. Спешно моргаю. Щурюсь. И наконец закрываю рот, переставая напоминать контуженного, явно борющегося с неисправным речевым аппаратом. — Hi, — выходит слишком тихо. Нелепо. Не так. Какого чёрта? Мгновенно распрямляя плечи, я открываю проход шире, стараясь опередить собственные мысли голосом. — Do you want to come in? — потому что больше всего на свете я боюсь думать о возможных причинах, которые привели Лиллиан Буковски к порогу моей квартиры. Пожалуй, я вообще боюсь что-либо думать. И, вероятно, от того ещё сильней похожу на потерявшего контакт с действительностью.

#np: aron wright – in the woods
Уголки губ механически тянутся вверх, но я успеваю плотно сжать их до того, как сознание выдаст выработанный рефлекс на любое человеческое вторжение. Передо мной вовсе не посторонний, с ребяческим запалом рассматривающий реакции под микроскопом. Лиллиан. Лиллиан Буковски, которую я благополучно запер на ключ в расплывчатом воспоминании вечера полумесячной давности и вовсе не ждал увидеть за тонкой защитой от ставшего враждебным окружающего мира.
Она ступает внутрь. Я поспешно пропадаю с её пути, останавливая взгляд на опустевшей лестничной клетке. На кончике языка повисает вопрос, и всё же я не издаю не звука, не уверенный, что готов... что хочу услышать свой ответ. Зачем ты здесь, Лиллиан? Что бы ты ни ответила пугает меня сильней, чем еженедельные визиты в больничное крыло, где всякий раз комната ожидания превращается в пыточную камеру, давящую неизвестностью. Что бы ни привело тебя, это не перепишет всех тех моментов, когда я выбирал беспечное следование бестолковому органу вместо тихих аргументов здравого смысла. И не спасёт мир от парочких разбитых сердец, просто потому что по-другому я не умел.
Я толкаю дверь, с напором нажимая ладонью на плотную поверхность. Цокание собачьих когтей по полу и характерное копошение за спиной дают мне недостающие секунды, чтобы сделать глубокий вдох и перестать прятать от тебя глаза. Оборачиваясь через плечо, я всматриваюсь в знакомую картину, отдающую ложным умиротворением. Ту самую картину, к которой я успел привязаться в считанные дни, теперь больше похожую на призрак прошлого, стремительно утекающего сквозь пальцы.
— Hey, — наконец оказываясь лицом к лицу с Лиллиан, пожимаю плечами и стараюсь не думать о том, насколько далёк образ человека, стоящего перед ней сегодня от олицетворения жизнерадостности – привычного Маркуса Харта. Неловкая короткая улыбка через плотно стиснутые зубы – всего лишь попытка заполнить тишину. Я не знаю, что мне сказать. Не знаю, откуда начать, Лиллиан. И именно поэтому молчу, уставившись напротив себя на манер фарфоровой игрушки, перекладывая ответственность за слова на твои плечи. Ты начинаешь говорить, и лёгкие мгновенно сдавливает тяжестью. Осекаешься. Вновь подаешь голос, заполняя им всё пространство квартиры, казавшейся мне необъятно огромной последние недели. А мне же остаётся продолжать врастать в плитку под ногами, пропуская вдохи, будто сдвинься я на миллиметр, и хрупкий потолок обрушится сверху, придавив нас обоих.
— I do, — еле слышно, почти шёпотом вырывается наружу, когда твои фразы переносят меня к давнему разговору, в котором мне открылся очередной тайник души Лиллиан Буковски. Нечестно, не думаешь? День за днём приоткрывать занавес на своё прошлое, свои страхи, и так не получить ничего взамен. Как никто другой, ты заслуживала знать правду. Но я ведь тот ещё трус. Даже тогда, смотря тебе в глаза и слушая историю про главного прикроватного монстра, так и не смог рассказать, что являлся его живым воплощением. И, наверное, от того мне так хотелось раствориться в воздухе сейчас. Никогда не появляться в твоей жизни, переступив через порог классной комнаты. Не становиться другом. Не влюбляться в тебя, и никогда не заставлять любить в ответ. — Lily, — тут же осекаюсь. Останавливаюсь на полушаге вперёд, нахмуривая брови. Внимание заостряется на мокрой полосе слёз, моментально резонирующей тупым уколом в груди. Я так сильно боялся их увидеть, так отчаянно защищал этот хрупкий хрустальный шар лжи, во имя какой высокой цели? Будто протяни я ещё несколько дней, и история о победителе в лотерее раковых опухолей была бы воспринята как неудачная застольная шутка. Все мы знаем, каким образом можно было избежать слезливых сцен в коридоре. Но мне не хватило сил перебороть целый парад эгоистичных желаний, попеременно смещающих друг друга.
— Lillian, — на выдохе, вперемешку с глухим смешком, выливающимся в невнятную полуулыбку. — You just... called cancer not cool and, — запинаюсь на половине, сталкиваясь с волной холода, проносящейся по спине. Словно озвученный диагноз стал в полной мере реальным секундой раньше. — This is the best thing I've heard in my entire life, — совсем неуместное замечание, выдающее сполна мои скудные способности ведения серьёзных диалогов. Впрочем, вряд ли дополнительный пункт особенностей характера окажется для тебя новостью, достойной первой колонки. Ты не спасаешься бегством, и я наконец шагаю навстречу, стараясь не обращать внимания на горький ком в горле, накатывающий с новой силой. — You are my person, — поднимая ладони к заплаканным щекам, стираю большими пальцами результат собственной глупости. — Even if it didn't look like you were... there is no other vision, — я смотрю на тебя нервно бегающим взглядом, пытаясь побороть внутренний ступор, не дающий мне заговорить. Стрелка часов неумолимо перематывается обратно, останавливаясь на пороге дома семьи Эвансов, где я вновь не могу выдавить ни звука, перепуганно прожигая два силуэта в дверях. И вот опять: «Что ты скажешь, Маркус?» – гудящее стеклянным звоном в голове. Любая мысль сталкивается с единственной истиной – что бы я ни сказал, оно не склеит разбитых осколков. Не снимет болезненные ощущения взмахом волшебной палочки. «Скажи уже хоть что-нибудь.» Аккуратным движением, я снимаю прядку выбившихся рыжих волос со лба. — Не хочешь присесть? Я могу принести что-нибудь выпить, — эмоции немедленно окрашиваются соответствующим произнесённому замешательством, — Попить, — по крайней мере, это лучше нездорового молчания, разбавленного не менее болезненным выражением лица.
Потерянный в пространстве, я дохожу вплоть до дивана и лишь после пропадаю в направлении кухни. — I have cherry juice, — поворачиваясь на сидящую гостиной фигуру, дожидаюсь положительной реакции. Ещё одна незначительная мелочь, выуживающая тёплое воспоминание внезапного пополнения списка «почему Маркус и Лиллиан родственные души». Только в этот раз она не вызывает широкую улыбку, сводящую скулы. Рикошетит едва различимым уколом под кровогоняющим органом и тут же растворяется в звуке обратных шагов. — Here, — протягивая один из стаканов, спустя несколько мгновений оказываюсь сидящим рядом. Выпивая залпом красную жидкость в надежде перебить дающий о себе знать образ существования, отбрасываю емкость на журнальный стол. — I know I have to say something... anything. I just don't know where to start, — дёргая плечом, фиксирую глаза на круговом узоре от бутылки, оставившей напоминание о себе на поверхности. — I suppose that we can skip the part where I introduce you to my medical history. I'm sure Cooper was very explicit about it, — поджимая губы, я сглатываю горечь на корне языка. — Why didn't I tell you? — не требующий огласки, чтобы быть услышанным, вопрос. Разворот в твою сторону. — I don't... — but I do. I know. И до сих пор, я не признавался себе в том, что боялся озвучить правду; стать не набором положительных качеств, не талантливым певцом без изъянов, а простым человеком, способным принимать малодушные решения не хуже остальных убийц доверчивых сердец. — It wasn't an evil calculation where I wait until you care enough to not be able to leave. It's not. The truth is... it was never supposed to come to the point where knowing was necessary. When we first met... I never wanted to go to that bar. I mean I did. Of course, I did. But I knew I shouldn't. And then I came. And I thought: «Okay, we can be good mates, right? You can choose not to feel, Marcus. You can ignore all the butterfly feelings in the world, and you still can get to know this girl.» And that was a stupid idea. But you've figured by now that I have plenty of those, — мне приходится остановиться, чтобы побороть проснувшуюся дрожь в голосе. — Something bad happened, that made me remember why I didn't let people in. So I tried to dissapear and ignore you. I hoped you would think that I was just another asshole, but I underestimated you. I tried to make you hate me by being distant, by not answering your voice messages, but in the end I couldn't bring myself to push you hard enough to succeed. Because you are very special and... well... I am a selfish coward, — сжимая губы в натянутую улыбку, неуверенно пожимаю плечами. Я удивляюсь, что ты всё ещё сидишь на месте и слушаешь это чёртово объяснение, больше похожее на исповедь изрядно проебавшегося. А, впрочем, нет, не удивляюсь. Ведь возвращая стрелки часов на ноябрь, я сталкиваюсь с похожей картиной, где даже «у меня нет объяснения» весомая причина не предлагать мне билеты в увлекательное путешествие нахуй. — I never wanted to be that horrible person who wouldn't give you a choice whether you want this, but I was. I am. It's like I made myself forget that I had cancer while we were in Alaska. Just for a moment I didn't want to let it define everything I say or do. When we came back... it was like waking up from a dream. But the ugly truth is... it wasn't a dream and you weren't going to forget. And from the moment I realized what I did, I knew I had to tell you. I wanted to tell you. I really did. I just didn't know when... how... I was scared. Scared to hurt you and even more scared to lose you. And yet, I've hurt you. But it's not like I'm not used to hurting people all the time, — последняя фраза звучит на тон тише. И мне хочется остановиться именно здесь. Не произносить всего вороха спутанных мыслей, в которых постепенно погрязал все эти месяцы. Поверить в то, что заслуживаю той версии, где ты будешь держать меня за руку вопреки всему миру. Но, Лиллиан, ведь это совсем не так. Только сумасшедший подпишется добровольно на сюжет с заведомо печальным исходом. И как бы отчаянно я ни хотел, чтобы ты оказалось той самой сумасшедшей, я не могу позволить себе быть эгоистичным трусом до конца.
— I need you to hear me out, — я тянусь к твоей ладони, принимаясь перебирать прохладные пальцы в своих руках. Если бы я только мог сделать всё иначе; заключить сделку с высшими силами; повернуть утекающее время в обратном направлении, и сделать так, чтобы Маркус Харт так и остался неизвестным прочерком, несостоявшейся встречей, о которой бы знал только я сам, не сумев расстаться с кучкой наших слишком дорогих мне воспоминаний. Возможно, настырная судьба бы не успокоилась, сталкивая нас вновь и вновь. Разве не славно, что я в неё не верю? А если бы и поверил, то позволил бы себе остаться не больше чем странным прохожим, невоспитанно выпялившимся на тебя за столиком в кафе или магазинной очереди. Но у меня нет маховика времени, высшие силы продолжают молчать, и я не главный герой «Эффекта бабочки», всё что у меня есть – слова, сложенные в сбивчивые фразы, не обладающие магическим эффектом склеивания разбитого. Я прекращаю теребить твою ладонь. — Я прошу тебя дослушать до конца, — глаза в глаза. Прикусывая губу, я отпускаю твою руку и поднимаюсь с дивана следом – боюсь, что как обычно сфальшивлю, если буду совсем рядом. Прочерчивая короткий путь к балконной двери, выглядываю на улицу, убеждаясь, что Вселенная не остановилась. Потолок не рухнул. Не рухнет и вывали я остатки спрятанных в чертогах разума мыслей наружу.
— I love you, — вероятно, тебе не доводилось слышать эту интонацию до сих пор. Отрешённо холодную, потому что так проще сообщать неутешительные новости и смертные приговоры. — I never thought I could feel anything near to what I feel. But I do. I love you and I want you to be happy, — на этот раз скачущие нотки не успокаиваются настойчивым усилием над голосом. — And you are... delusional. You don't deserve to have your best shot to find happiness with me. You don't owe me to be there for me. You don't owe me to hold my hand when the world gets too heavy. You don't owe me anything. Lillian, you deserve to be happy. More than anyone. And I am a fifty percent guarantee, that I will break your heart unintentionally. Which statistically proven makes me the worst candidate for the role, — дыхание сбивается, и я звучно вдыхаю, на всякий случай выставляя знак «стоп» поднятым вверх пальцем. — I have cancer. Not a cold or a bad flue. Cancer. I thought losing you was scary. But it's not scary if you think of what my cancer can do to you. You know how the worst case scenario goes? You stay. We go through everything together and I try to be the perfect boyfriend you deserve. And right after we have enough time for you to decide that I am somehow the one and only, the love of your life, I die, — резкий привкус соли заполняет глотку, тем не менее я едва ли замечаю его, продолжая говорить, — And you never get over it. You live, but you don't live. Forever destroyed by a stupid coincidence that made me walk into your classroom. This is my biggest fear. You know... those two weeks were the worst weeks I've ever had, but deep down I was relieved that I finally fucked up everything. So, Lillian, if there is a part that wants you to walk out that door right now, do it. Go get over me and find someone who will be able to give you more than a shaky ephemeral illusion of happiness. But I won't be able to help you with that. I tried and... I can't. Because I am that selfish. Because I... shit, of course, I am delusional too. And I want you to be there, and go through everything with me, and maybe I am even selfish enough to think that I deserve you. But I also know, — неестественный скачок тона. Я отворачиваюсь в сторону в надежде успокоить вываливающийся наружу шторм эмоций, — That you deserve better than a walking death sentence, — я пытаюсь добавить что-нибудь ещё, но усилия разбиваются о немую истерику, перекрывающую доступ к кислороду. Не смотрю на Лиллиан – мимо – мысленно скрещивая пальцы за то, чтобы следующим звуком оказался громыхающий хлопок входной двери. В последний раз я спрашиваю себя: «Знай ты всё наперёд, перешагнул бы порог в сентябре?» И наконец я прекращаю парад самообмана. Я бы переступил его сотню раз. Because I am that selfish.
жить в твоей голове
и любить тебя неоправданно, отчаянно
ж и т ь   в   т в о е й   г о л о в е
и убить тебя неосознанно, нечаянно
неосознанно, нечаянно

Я всегда боялся чужой боли. Сведённых бровей. Стиснутых подрагивающих губ в попытке удержать рвущуюся наружу эмоцию. Подступающей водяной плёнке, отливающей блеском в глазах. Становящейся фарфоровой мимики, словно произнеси ты лишнее слово, и человек напротив пойдёт частыми трещинами, что безвозвратно отпечатаются на его коже. Когда мне исполнилось восемь, это лицо стало для меня привычней нечёткой сквозь призму ускользающего сна тёплой улыбки матери, безуспешно призывающей подняться с кровати. Оно преследовало меня в каждом, кому было дело до неусидчивого мальчишки, променявшего задний двор дома на больничные палаты. Родители. Майя. А затем и Кэйтлин. Рано или поздно, оно прорывалось какими бы крепкими ни были стежки на идущей по швам душе, навсегда отпечатываясь в моём хранилище памяти. Как очередное напоминание собственного бессилия в вопросах воздействия громкой пометки в медицинской карте на знающее окружение. Именно поэтому я сбежал две недели назад; сбегал всякий раз, стоило Вселенной намекнуть на знакомую эмоцию. Именно поэтому не находил в себе сил столкнуться с тобой взглядами сейчас. Я знал, что увижу. Будто маленький ребёнок прятал глаза в противоположных углах гостиной в надежде, что если сопротивляться достаточно долго, твоё то самое лицо не пополнит коллекцию сожалений, став последним кадром нашей короткой истории. Но стоило моему дрожащему голосу затихнуть, перестав рикошетить по вискам от острых углов в помещении, и пути к отступлению закончились. Господи, больше всего на свете я хотел не видеть ждущей меня эмоции, но разве у меня был выбор? Без предварительного отсчёта, я наконец посмотрел на единственную переменную, имеющую какое-либо значение. Пропущенный удар. Я не ошибался.
Передо мной всё та же Лиллиан, без усердия прокатывающая спектр моих ощущений от сердечного приступа до истерического смеха. Беззаботная, весёлая Лиллиан, способная одним своим присутствием разогнать сгущающиеся над головой серые тучи. Но стоит мне присмотреться к твоему силуэту, как я не вижу ни намёка на привычную душевную лёгкость. Ни намёка на то, что вываленный поток может быть обращён в неудачную шутку. На секунду мне даже кажется, что передо мной вовсе другой человек. Слишком хрупкий. Слишком бледный для Лиллиан Буковски, с которой мне довелось познакомиться прошлой осенью. Но ты делаешь вполне осознанное движение совсем не навстречу, и размытые очертания наконец обретают не хватающей им чёткости. Под очередной пропущенный удар, я хочу отвести глаза в сторону. Тщетно. Если последнее, что мне придётся сделать, – проводить твою спину до входной двери, чёрт возьми, я не отведу взгляда до посмертного щелчка замком. Ты подаёшь голос, и на этот раз мне приходится бороться с отчаянным желанием зажать уши. Но я не двигаюсь ни на миллиметр. Прикованный босыми ногами к прохладному полу, следую глазами за тобой. «I need to... go,» — чересчур отчётливо звенит в голове твоими интонациями. Я знаю. Знаю, Лиллиан. И вместо того, чтобы сказать хоть что-нибудь, сжимаю губы в тонкую полосу, обещая себе сдержать подступающую волнами истерику до тех пор, пока яркая точка не исчезнет за дверью. На всякий случай нервозно твержу: «Оно к лучшему.» Раз за разом мотаю собственные аргументы по кругу, чтобы не попытаться остановить тебя в многомиллионном ребяческом приступе эгоизма.
— No, I don't, — лишний глоток воздуха заставляет закашляться. И только спустя несколько секунд, после того, как по комнате раздаётся скрип дверцы балкона, сознание в полной мере просыпается от иллюзорной уверенности в последующем ходе событий. — Lillian, — к счастью, вместо привычных интонаций я слышу сиплое хрипение, и шаг за тобой остаётся незамеченным. Будто потерявший остатки рассудка, я впиваюсь в твою спину глазами, пытаясь осознать произошедшее. Ты не двигаешься с места. Не вышагиваешь размашистой походкой наружу. Ты должна была поставить точку в финальной главе, но вместо этого мне вручают дополнительную рукопись на неизвестном языке. «Почему ты все ещё... здесь?» Мне кажется, я произношу это вслух, но ты продолжаешь обездвижено стоять на месте. На мгновение я думаю, что мне кажется, и это в конец обезумевший рассудок отказывается принимать действительность. Но проходит несколько минут, а твоя фигура не растворяется в пейзаже за окном, подобно короткому помутнению. Ты всё ещё здесь. И на этот раз я не решаюсь делать предположений, перекрывая кислород мысленным монологам.
Звук шагов. Нервозно сглатывая горечь в глотке, я поворачиваюсь на звук, встречаясь с тобой глазами. Я пытаюсь прочесть то, что творится у тебя в голове, но лишь встречаюсь с непроходимой стеной непонимания. Я не знаю, не имею ни малейшего понятия, почему ты ещё не проворачиваешь ключ в зажигании, проклиная тот день, когда тебя угораздило согласиться сесть в машину талантливого певца, и от этого становится ещё страшней. — I will. Of course, — вероятно, даже если бы я попытался нарушить согласие, пересохшее горло бы меня остановило. Зрение фокусируется на едва заметных подтёках чёрной туши – грандиозных результатах моего идиотизма – и зубы машинально стискиваются до ноющего ощущения в скулах. Доволен, герой-избавитель? Но ты вновь говоришь, и мысли оставляют этот вопрос без всякой реакции. Потерянным взглядом я слежу за твоими губами, кивая головой на манер шарнирной игрушки на машинной панели. В какой-то момент я даже открываю рот, собираясь возразить, но тут же осекаюсь от незаметных напоминаний о том, что случилось, когда я нёс свою правду в массы в прошлый раз.
Поначалу сознание сопротивляется, отказываясь принимать версию твоей реальности, как позицию не ослеплённого собственными чувствами наивного оптимиста. Однако стоит фактам моей возможной смерти прозвучать из твоих уст, и уверенность в своей правоте разбивается на мелкие щепки. Я хмурю брови, принимаясь дышать чаще необходимого. И наконец вижу перед собой Лиллиан Буковски, которой признавался в любви в спрятанном от неприглядного мира домике на Аляске. Девушку, с которой бы никогда не стал соревноваться в упорстве с тех пор, как мне довелось наблюдать парады сообщений на протяжении двух недель и целеустремлённое появление на пороге моего дома в ноябре вопреки всем законам логики. И несмотря на это, я все же попытался переплюнуть её в игре «кто здесь прав».
Неожиданно из меня вылетает невнятный смешок, и вместе с ним в лёгкие попадает первый глоток воздуха, не приправленного разряженной атмосферой. Ты продолжаешь говорить, но я уже сдался тебя останавливать. Я не хочу тебя останавливать, потому что только последний безумец на Земле бы бунтовал против единственного, о чём хотел услышать непомерно далёкие три года назад. Ещё один смешок, когда твой монолог подсовывает яркому воображению картину бегущей рыжеволосой учительницы с ножом. Ещё один свободный за долгое время вдох. У меня больше не выходит душить в себе прорывающиеся через маску выдержки чувства, позволяя солёной жидкости навернуться на глаза. Какой же ты идиот. Какой же ты непереносимый идиот, Маркус Харт. Неспособный видеть дальше собственного страха, диктующего действия окружающих. И даже несмотря на то, что ты знал: перед тобой не призрак повторяющегося прошлого, ты всё же умудрился подогнать Лиллиан Буковски под планку, где не придётся рисковать своим сердцем. Ведь легче смириться с чьим-то уходом, если твердить себе почаще: я же говорил.
— I'm... — я опять раскрываю рот, но теряюсь в собственных словах. Сдвигаю вместе брови, сжимаю плечи, и отчаянно пытаюсь выдавить из себя хоть звук, вероятно, в конец переставая походить на привычный тебе образ отбрасывающего пошлые шутки парня из бара. Перед тобой ни что иное, как настоящий Маркус Харт. Испугавшийся до смерти придурок, с каждой секундой всё ясней осознающей степень неизлечимости кондиции своих мозгов. Привыкший оборачиваться через плечо мальчишка, примеривший на себя образ самоуверенного мужчины, смело ступающего в завтрашний день. Как я мог быть этим человеком, если даже не знал, что не проснусь под вой сирен скорой помощи завтра? — So... so sorry, — слабо контролируя свои действия, я в одно мгновение делаю шаг навстречу, практически вписываясь в тебя телом. — God, I'm such an idiot, — взгляд в сторону, вновь на тебя. Я поднимаю ладони к твоему лицу, проводя большими пальцами по щекам. — Forget it. All the bullshit about whatever that came from my mouth, — сомневаюсь, что я похожу на здравомыслящего человека. Моток головой в отрицании. — The last thing I wanted is to hurt you, — неконтролируемый выдох разочарования, — Well, ironically, I do have brain cancer. Must explain all the stupid, — короткая пауза. Бешеные удары сердца и одноликое месиво вместо мыслей едва ли способствуют адекватности речи, но я предпринимаю ещё одну попытку не сойти за умалишённого. — You want me. I want you. So screw it. Screw the odds. Screw everything. Well, maybe not everything, but most of it. I can't fight you. I won't fight you anymore, because I don't want to, — голос пускается в дрожь, но это последнее, что может меня заботить именно сейчас. — Whenever I try to I end up hurting you, so... nope, won't happen again, — нервное движение шеей в сторону, следом за которым я возвращаю взгляд на тебя. Всё ещё ни единой догадки, почему ты здесь. Но, кажется, я готов смириться с тем, что не получу своего ответа, и принять это как предоставленную истину обновлённой реальности. На потерпевшем эмоциональные бури лице появляется запоздалая улыбка, и невнятными конвульсиями пальцы пытаются убрать упавшие на твой лоб прядки волос. — My world was a very unhappy place without you in it, so if you're in, than I'm in, — и в сакральное мгновение, когда мои руки опускаются на твои плечи, на лице происходит резкая смена настроений. — Wait! — моментальный шаг назад с выставленным перед собой пальцем. — Stay where you're standing! I'm not running away! — и вопреки сказанному, я тут же поворачиваюсь в противоположном направлении, чтобы исчезнуть в тёмном коридоре. — Stay there! — громким криком, доносящимся из пучин квартиры, когда к шлепающим шагам добавляется подозрительное громыхание дверцами шкафа. В нервных стараниях вернуться как можно скорей, мне мерещится твоё приближение, отчего я выскакиваю из ванной комнаты, не останавливаясь до тех пор, пока не предстаю перед тобой с торчащей изо рта зубной щеткой. Многозначительная пауза. — You are not talking to your boyfriend when he smells like an alcoholic. No! I am not ruining the moment, — бубню через помехи из пасты и уверенным разворотом возвращаюсь обратно.
Спустя минуту звуки воды затихают. Торопливо перебирая ногами, я оказываюсь в гостиной, останавливаясь, когда оказываюсь напротив Лиллиан. Скрестим пальцы, чтобы никто не делал акцентов на умытом лице и обновлённом запахе одеколона. Или делал. I couldn't care less. — So, yeah, I was saying that my world was unhappy, — аккуратный взгляд в сторону на коллекцию бутылок, — And I am... seeing your father in hospital tomorrow. On scale from one to you're fucked, are there any chances that he is not lobotomising me? — смешок. Однако широкая улыбка не задерживается. — Thank you, — меняясь в тоне, возвращаю ладони на хрупкие плечи. — I promise you, I won't hide anything from you ever again. You can ask me anything you want to know, — кончики губ поднимаются в тёплую улыбку, — You have no idea how much I missed you, — и несмотря на остаточное ноющее ощущение в груди, я перестаю чувствовать свинцовый груз, вдавливающий в землю. Я чёртов безмозглый оптимист? Пусть так. Впервые я хочу быть им до последнего вздоха, если ты будешь держать меня за руку.
A N D   O F   A L L   T H E S E   T H I N G S   I ' V E   D O N E
I   T H I N K   I   L O V E   Y O U   B E T T E R   N O W