l o o k   a t   m eЖиви, словно это твой последний день. Чувствуй на износ. Перестань бояться. Простые, надовшие слуху истины, вычерченные на полях тетрадок глубокими мыслителями подросткового возраста. Совершенно пустые и бессмысленные до тех пор, пока пройденный путь не подводит тебя к широкой черте сожалений. Do not cross the line. Но ты уже знаешь, что перешагнёшь через полосатую ленту невозврата, потому что обратной дороги нет. Всё, что тебе остаётся ‒ несколько секунд. Вдох. Так ли ты представлял себе своё будущее? Знал ли ты на что способен? А, главное, что ты будешь теперь делать? Выдох. Шаг вперёд. Чистый лист. Новый параграф. Однако перед глазами остаётся старая испачканная страница, по которой вновь и вновь ты проезжаешься пером в надежде что-нибудь исправить. Впрочем, даже до таких фанатиков бесконечных правок как я когда-нибудь доходит принципы мироустройства. Нет волшебного пульта перемотки. Нет уникального набора верных фраз, что заставят вселенную направить ход событий в другое русло. И порой переходя Рубикон, мы запускаем процесс, который уже не остановить. Но кто хочет закончить, как Цезарь?
— Мы сообщим вам, как только что-нибудь станет известно, мистер Льюитт, — мне знакомо это выражение лица. Злой ли рок или бестолковая случайность, но за последние несколько лет это третий раз, когда мне приходится наблюдать обеспокоенные глаза и рвущуюся наружу печальную правду, затолканную подальше в горло. Я не обвиняю врачей во лжи. Откуда им знать, не пойду ли я бросаться с крыши, услышав неблагоприятные прогнозы своего отца? Они оттягивают момент, когда скрывать останется нечего, я изображаю, словно до сих пор слепо надеюсь на лучшее. Короткий кивок. Учтивая улыбка. Спина в белом халате исчезает за поворотом коридора, позволяя прикрыть веки и прижаться затылком к холодной стене. Пожалуй, самый верный способ почувствовать давящее на плечи одиночество ‒ оказаться в зале ожидания больницы наедине с собственными мыслями. Но мне ли жаловаться на отсутствие тёплой ладони, за которую можно схватиться, если станет совсем страшно?

Затёртая картинка встаёт перед глазами. Вновь и вновь повторяющаяся сценка на этот раз не растворяется в потоке флэшбэков из событий, что привели меня сюда. Если бы я мог воспользоваться единственным билетом в прошлое. Если бы только существовала такая сила, способная перенести меня на несколько месяцев назад. Внутренний голос не прекращает гневно кричать. Я сгибаюсь в спине, облокачиваясь на колени, и зажимаю уши ладонями, словно это поможет заглушить собственные мысли. Если бы, если бы, если бы. Постепенно, я превратился в сгусток сожалений и, увы, мне некого винить в этом, кроме себя. Не меняя положения, тянусь за телефоном. Загоревшийся экран слепит, пока, щурясь, я пытаюсь отыскать знакомый контакт. «EILEENSMITHISTHEBEST<3» уже не кажется мне забавным воспоминанием, вызывающим улыбку. Палец зависает над кнопкой набора. Что если она не возьмёт? На её месте я бы не взял. Она не возьмёт. Подсветка гаснет, оставляя меня пялиться на чёрный дисплей. Последние несколько ночей богатых на отсутствие сна начинают сказываться на общем состоянии, и перед глазами мутнеет. «Если бы я знал...»
It's not a cry that you hear at night,
It's not somebody who's seen the light,
It's a  c o l d  and it's a  b r o k e n  hallelujah.
Резкий хлопок двери разносится по коридору, безжалостно вырывая из состояния забвения. Вздрагивая, я щурюсь в сторону источника звука, замечая приближающийся знакомый силуэт. Не требуется пересечения взглядов, слов ‒ я знаю, что именно услышу несколькими секундами позже. Я готов? Невольно сжимаю губы плотнее, задерживая дыхание на мгновение. Забавная человеческая особенность ‒ быть полностью уверенным в чём-то, чего ещё даже не пережил. Я никогда не думал, что окажусь предателем. Не думал, что способен когда-нибудь простить отца. И уж тем более, не думал, что сохраню тонкий огонёк надежды на его необъяснимое исцеление. Тем не менее, вот он я ‒ ловящий себя на мысли, что, быть может, ошибочно ожидал худшего исхода. Быть может, вера в лучшее не такое уж бестолковое занятие? Ровно до тех пор, пока врач не открывает рот, начиная говорить заученными фразами.
— Мне очень жаль, — весь мир погружается в белый шум, оставляя единственный различимый звук ‒ удары сердца по ушам. Его нет. Быстротечная, едва ощутимая фраза, отзывается множественным эхом в подсознании. Его нет. Человека, которого я ненавидел всеми фибрами своей души; который не желал принимать собственного ребёнка до смертельного диагноза. Его нет. Человека, которого я так и не узнал, больше нет.
— Дадите мне пару минут, — едва выговариваю, неспешно поднимаясь со стула. Ускоряя шаг по мере приближения к выходу, выскакиваю на улицу, звучно выдыхая. Запрокидываю голову назад, не переставая хватать воздух ртом. — Is this really happening? — сбивчивым шёпотом. Вернуться внутрь. Заполнить документы. Увидеть тело. На первый взгляд, выполнимый список задач, а на деле? Я понятия не имею, как справиться в одиночку. Закусывая кожу на губах, жмурюсь и дёрганым движением лезу в карман. «Возьми себя в руки.» На конце линии раздаются бесконечно долгие гудки, и в какой-то момент я понимаю, что совершаю ошибку, звоня Эйлен. Стоит просто сбросить набор, но... Поздно.
— Привет, — неуверенной интонацией. Пауза. — Прости, что позвонил без предупреждения, просто, — вновь замолкаю в попытке собраться с силами. — Отцу делали сегодня операцию. Ты знаешь ‒ вы ведь общались, — начинаю нервно трясти ногой, чувствуя, как на глаза накатывается совершенно ненужный поток слёз. — Так вот, — рваный выдох в трубку, — Я сейчас стою перед больницей и не могу зайти обратно. Я не знаю, как зайти обратно. Эйлен, — солёный поток начинает катиться по щекам. Усилием, я заставляю себя прекратить тихую истерику. — Они сказали, что сердце не выдержало. Он умер, Эйлен. И теперь мне надо пойти подписать бумаги, а я не могу зайти в чёртову больницу. Прости, я, — приходиться уставиться на небо, чтобы слёзы не лились так очевидно. — Не знаю имею ли я право что-то у тебя просить, но, если ты можешь, пожалуйста, Эйлен, пожалуйста, — речь начинает путаться, и я предпринимаю ещё одну попытку собрать собственные мысли в кучу. — Ты можешь приехать? — когда её голос отвечает согласем, я произношу мимолётно облегчённое «спасибо», нажимаю на кнопку сброса и отхожу к стене, скатываясь по ней. Щёлчок зажигалки. Перед лицом клубок дыма. Кто вообще придумал эту глупость, словно никотин способен успокоить? «Тебя это беспокоит, серьёзно, Айзек?» Казалось бы, мне стоит привыкнуть провожать членов своей семьи на тот свет, но всё повторяется, словно впервые. На этот раз даже больней.
Свет автомобильных фар озаряет парковку, и мгновенно я приподнимаюсь в надежде разглядеть знакомые очертания машины Эйлен. «Она.» Подскакивая на обе ноги, небрежно отметаю кладбище из окурков в сторону и делаю несколько шагов навстречу девушке. Какая ирония. Так отчаянно сопротивляться попыткам отца наладить контакт и уговорам Смит, чтобы в конце концов оказаться под дверьми госпиталя, еле держась на ногах. И даже после всего, что произошло, она всё ещё здесь. Всё ещё готова держать за руку, когда я не могу справиться. Стоит только на секунду задуматься. Я не смог держать язык за зубами, бесцельно срываясь на неё из-за своей выношенной с детства обиды. Я не смог остановить себя, разрушая последнюю почву, способную удержать наши отношения. И вот о п я т ь . Я не могу найти в себе силы пережить потерю самостоятельно, снова и снова цепляясь за Эйлен, будто она обязана вытягивать нас обоих.
— Спасибо, — делая короткую паузу, чуть дёргаю кончиками губ в подобие улыбки. — Что приехала, — пожалуй, сейчас я действительно похож на сумасшедшего. Сбивчивое дыхание. Красные глаза. Нервное бегающий взор от зрачка к зрачку. На короткий момент больное подсознание отключается от реальности, позволяя заполнить глубокую дыру в груди. Как будто не было пяти месяцев молчания, предательств и чьих-либо смертей. На короткий момент беспрерывный шторм успокаивается, давая возможность сделать первый вдох за долгое время. Но в этом прелесть иллюзий ‒ они заканчиваются также быстро, как и появляются. — Я не заходил внутрь, — осипшим от количества выкуренного голосом обращаюсь к девушке. — Он хотел чтобы ты знала, если что-нибудь случится. Как видишь, я решил воспринимать указания буквально. Что-нибудь случилось, — хмыкаю. Замолкаю. Ладонь ложится на лоб и, отрицательно мотая головой, я еле слышно добавляю. — Я не верю, что это происходит, — каменный каркас начинает давать трещины, и приходится стиснуть зубы, чтобы не заскулить как побитый щенок. Глупая, но правдивая теория: я не могу жить без человека напротив. И если в остальные дни я готов притворяться, словно это не так, то сегодня я способен кричать «тайм-аут». Иначе я просто не выдержу. 

Мне не страшно. Затыкаю мысли, надавливаю подушечками пальцев на виски, прислушиваюсь к размеренному дыханию. Мне не страшно. Тихо шепчу губами на повторе. Пытаюсь перестать нервно трясти ногой. Жмурюсь. «Мне не страшно.» Сознание обладает странной особенностью относить нас в безопасные уголки воспоминаний, когда мир вокруг стремительно распадается на щепки.
Вспышка.
Я кутаюсь в плед перед камином, закатываясь смехом от очередного язвительного комментария деда и обреченного вздоха Миранды. Картинка выцветает. Их нет. Никого из них больше нет.
Слышу голос сестры. Готов поклясться, что где-то здесь. Совсем рядом. «Немедленно убери свои огромные лапти с дивана,» — она замахивается кухонным полотенцем, шлёпая мокрым концом по предплечью. Не могу сдержать хохот, сотрясаясь в истерических конвульсиях. Ещё один чёрно-белый отрывок, которому не повториться. Зажмуриваюсь, выдавливая из себя остатки слёз. Как я это допустил? Как не заметил плотную стену, выросшую между нами? Я должен быть её поддержкой. Она моей. Когда всё это пропало?
Смена кадра.
Растирая ладонями соль по щекам, я не замечаю, как уголки губ приподнимаются в едва различимую улыбку. Перед глазами встаёт ожидающий образ Эйлен. Её лицо говорит: немедленно реши, что мне надеть. Я беспомощно закрываюсь подушкой, вжимаясь в матрас как можно глубже. Спорю, что сейчас по комнате раздастся красноречивое: «Айзек!» Я открываю глаза. Улыбка спадает. Как бы я не старался, память не находит спокойного убежища, в котором можно было бы раствориться, пока шторм не закончится. Каждая сценка из прошлого – очередное напоминание, скребущее по душе отчётливым чувством одиночества. Я бы мог сослаться на нерадивую жестокую Вселенную, раз за разом лишающую близких, но силы свыше не забирали у меня ни сестру, ни Эйлен. Как ни прискорбно, благодарить за это я могу только самого себя.
В конечном итоге внутренний голос замолкает, освобождая мысли от навязчивого помешательства на поиске утешения. Вдох за вдохом приводит в чувства, позволяя подняться на ноги и не напоминать хрупкую человеческую конструкцию, готовую рассыпаться на глазах при первой же удобной возможности. «Зачем ты...» Осознание содеянного приходит с задержкой. Посторонние шаги раздаются совсем близко, предупреждая о приближении результата душевной слабости. Зачем я только брал с собой мобильник? Зачем позвонил сейчас, даже не позаботившись о том, чтобы пальцы дрожали не так очевидно? Я не слышу собственных слов. Белый шум из звуков, перебиваемый чёткими спазматическими ударами сердца по клетке из рёбер. Но прежде чем способность говорить разборчиво возвращается, фигура напротив слишком уверенно шагает навстречу. Момент ‒ вся Вселенная затихает, как если бы небольшой костёр щедро залили ведром ледяной воды. Тяжёлые веки устало закрываются.  Раздражающая горло горечь выходит наружу рваным выдохом. Стискивая челюсть, я нетвёрдо замыкаю объятие и утыкаюсь виском в копну тёмных волос. Это не неуверенность и не сомнение. Я оставляю едва ощутимое пространство между нами, отдавая дань той части её жизни, которая теперь уже не принадлежит мне. Я помню об этом даже сейчас. Даже когда забытое ощущение человеческого тепла позволяет рассудку отмотать стрелку часов назад, рождая чувство ложной защищённости. Пускай так. Оно мне слишком необходимо, чтобы придираться к деталям.
— Извинишься за что-нибудь ещё? — стараюсь смягчить взгляд, когда оказываюсь лицом к обеспокоенным родным чертам. Я пытаюсь улыбнуться, пытаюсь сгладить острые углы неразмеренно прорезающихся наружу мыслей. Бьюсь об заклад, что выглядит крайне паршиво. Но если вплоть до этого мгновения у меня выходило держать расстояние, то ложащиеся на мои щеки прохладные ладони превращают в прах все выстроенные воображением барьеры. Накрываю руку Эйлен своей, закусывая внутреннюю часть губы. Наверное, чтобы не наболтать глупостей. Или не расплакаться ещё раз. — Okay, — шепчу и бестолково киваю в такт её речи. И несмотря на то, что сейчас прописные истины кажутся пустым звуком и нутро продолжает щемить, амплитуда болезненных ощущений значительно уменьшается. Я делаю вдох, чуть сильнее прижимаю подушечки пальцев к её ладони и не замечаю, как доверяюсь успокаивающему голосу. Пульс подстраивается под заданный темп, и дрожь в теле гаснет. — Мне тоже очень жаль, — говорю громче, не ослабевая каменной хватки, в которой не отдаю себе отчёта. — Я знаю – вы сблизились за последние месяцы, — что-то щёлкает во мне, и я позволяю Эйлен отпустить руку, делая небольшой шаг назад. — Прости, — короткий вздох, за которым следует частичное возвращение каркаса выдержки. Если спросить за что именно я извиняюсь, я не уверен, что справлюсь с ответом. Вероятно, за всё сразу. — Я волновался, что с тобой что-нибудь случится в дороге. Я не хотел, — сбиваясь, отрицательно качаю головой и убираю выбившиеся пряди волос со лба. Слишком много неизменных и никому ненужных «я не хотел». — В моей голове полнейшая каша, — разочарованно вздёргиваю бровями, откладывая публичные укоры совести до лучших времён. Пора научиться предупреждать возможные неверные решения до того, как они накладывают отпечаток на реальность. Быть может, тогда в моей жизни станет меньше сожалеющих ужимок и попыток замазать нескладные предложения.
Дважды киваю, отвечая согласием на предложение. Вряд ли оскомина на языке станет ощутимей от незначительной в соизмерении с полученными дозой никотина в организм. По правде говоря, я не чувствовал ни жары, ни головокружения от выкуренной доброй половины пачки за последние три четверти часа. Телесные реакции блекли на фоне эмоциональной бури. Оно и к лучшему. В этот букет как раз не хватало рвотных позывов и липкой испарины на лбу.
Она дотрагивается до моей руки. Я непроизвольно вздрагиваю, но тут же сжимаю её ладонь крепче в каком-то детском паническом приступе оказаться наедине с самим собой. Пульс с новой силой заходится в висках, заставляя голову болеть от сдерживаемых накатов слёз. Только упав на скамью, я осознаю, что по счастливой случайности не споткнулся на ровном месте, спикировав лицом в асфальт. Стараясь остановить неестественно кружащуюся картинку, закрываю глаза и опираюсь щекой о макушку Эйлен. Беззвучная ухмылка.
— Переносе? — от удивления я дёргаюсь слегка в сторону, недоверчиво сводя брови. Секундой позже следует смешок погромче, сопровождённый неодобрительным мотком головы. — Всё-таки он та ещё задница, — пожалуй, подобные фразы стоит внести в список того, чего не стоит произносить сразу после того, как ваш отец... Умер. Оборачиваясь на девушку, я спешу развеять ложное впечатление о моём прискорбном сумасшествии или неуместном траурном чувстве юмора. — Операция была назначена ещё пару недель назад. Никто не менял выбранной даты. Полагаю, он просто не хотел, чтобы ваша последняя встреча произошла здесь, — запрокидывая голову назад и прижимаясь затылком к прохладной стене, я поднимаю глаза на нависающую над нами часть крыши. Он был. Был задницей. Глупая, совершенно незаметная в привычном потоке событий деталь, становится переломной фазой в осознании. Я думал, что мне потребуется увидеть его бледное лицо. Не нащупать ни намека на пульс. Я думал, что ко всему можно подготовиться. Господи, да я просто сборник беспроглядного самообмана.
— Я расскажу, — тихо сглатывая ком в горле, накрываю руку Эйлен своей второй ладонью, не замечая как начинаю перебирать её пальцы. Я открываю рот, но ни звука не выходит. Каждая история, каждое забавное событие за последние месяцы, что мы провели порознь, обесцениваются, превращаясь в серые кадры повседневности, недостаточно хорошие для того, чтобы о них вспоминать. Я разглядываю её пальцы в своей руке и возвращаюсь в апрель. Не тот правильный апрель, в котором мы вопили песни Bastille на чужой вечеринке. В апрель, когда я искренне поверил, что он станет последним. Когда весы утерянного навсегда и того, что очень скоро уйдёт из моей жизни, стали перевешивать редкие лучи надежды на лучшее. Не так быстро, Айзек. Похоже, на любую мою непоколебимую уверенность мироздание находило тысячи «но».
Я наконец-то счастлив. Но я всё разрушу.
Я и Мелисса. Мы всегда будем друг у друга. Но моя безответственность приведёт к самой большой ссоре, которая нас и разлучит.
Я никогда не смогу простить своего отца. Но вот я здесь, проклинаю каждую потраченную впустую секунду, когда сопротивлялся его попыткам быть рядом.
Я должен произнести хоть что-нибудь. Но чёртовы мысли путаются, не позволяя выдавить из себя ни слова.
— I'm sorry, I can't, — нервно дёргаю шеей в сторону, отворачиваясь, когда поток слез бесконтрольно выливается наружу. — I'm trying to think of something to tell you, but every time I come up with a story, all I can think about is how much I don't care. The stupid weather, the stupid nurse who almost got my father killed by bringing him this stupid strawberry pudding and this stupid letter that he gave me and that I can read now. Because now he is dead and he told me that I should read it after he is dead, — выдох вырывается слишком громко, и я кусаю себя за губу, чтобы заткнуть этот несвязный монолог и наконец-то взять себя в руки в полной мере. Глаза останавливаются на крепко сжатой руке в моей ладони. Я знаю, что я должен сделать, чтобы прекратить аттракцион бесплатной психотерапии, на которую она не подписывалась. Когда Эйлен слишком близко, у меня не выходит держать эмоции в себе. Я вновь отматываю время вспять. Вновь возвращаюсь туда, где сегодняшняя сценка показалась бы нам вымыслом нездоровой фантазии. Наверное, я просто мазохист, раз с таким упоением копаюсь в мусорном баке с осколками прошлого. Осторожно я разнимаю пальцы, а затем спешно поднимаюсь со скамейки, отбрасывая недокуренную сигарету в сторону.
— I need to do something that makes sense right now. I need to go see the body, sign the damn papers, get you home and, — останавливаясь на полуслове, зависаю с выставленной в воздухе рукой. Что дальше, Айзек? Перевернешь страницу? Проснешься и шагнёшь в новый день, забыв всё как страшный сон? Или опять запрёшься в четырёх стенах на несколько месяцев, как это случилось в первый раз? — I'll figure this one later, — чуть тише произношу себе под нос, шлёпая под штанам. Дёргаюсь в сторону входа в больницу, но тут же останавливаюсь, поворачиваясь всем корпусом к Смит. Глаза в пол. Вновь на неё. — Пойдём? Я не смогу войти туда без тебя, — неуверенно переспрашиваю, словно в любой момент она передумает, сядет в машину и оправдает мой апрельский кошмар.
Я складываю руки крестом на груди, на всякий случай, чтобы не потянуться к её ладони по быстро вспомнившейся привычке. Стуком кед отмеряю приближение к стойке информации. Перебираю ногами в унисон беспокойным ударам сердца, когда нас отправляют подождать лечащего врача. Лечащий врач. Один я вижу здесь забавнейшую иронию? Лечащий врач, который отведёт нас в морг. Великий спаситель жизни, который станет проводником в последнее пристанище тела моего отца, прежде чем его положат в землю. Я кидаю беглый взгляд на Эйлен, когда затёршееся глазу лицо просит пройти следом за ней. Я молчу весь путь. Вероятно, потому что сойду за съехавшего с катушек или обматерю весь персонал, если раскрою свой рот хоть на секунду. Я знаю, что они сделали всё, что было в их силах. Но почему мне кажется, будто они всё равно пытались недостаточно?
Мужчина в белом халате останавливается перед дверью с небольшим окошком, через которое видна белая ткань, повторяющая чей-то силуэт. В горле пересыхает. Я не слышу его слов. Не слышу ничего, кроме пульсирующих ударов в голове, заставляющих коридор ходить ходуном. Опять смотрю на Эйлен. На лице безмолвный вопрос: «Пойдём?» Однако вместо того, чтобы толкнуть дверь и шагнуть внутрь, стискиваю зубы и испуганно хватаюсь за её ладонь. Не важно сколько «но» найдётся на каждое моё убеждение. В такие мгновения я понимаю себя настолько ясно, что не позволяю сомнениям мелькать даже задним фоном. Я не смогу войти туда без неё. В этом я уверен.
You said we were born with  n o t h i n g ,
And we sure as hell have nothing now.
Последнее, что я помню: ледяную дрожь переходящую в жар по спине, когда взгляд останавливается на лице человека, лежащего на столе посередине комнаты. Будто пребывая в больном бреду, я отказываюсь верить в то, что вижу, ровно до тех пор, пока не оказываюсь прямо напротив своего отца. После – пустота. Я перестаю чувствовать время и циклично накатывающую мигрень. Перестаю слышать посторонние звуки. Кажется, на короткое мгновение я вовсе перестаю существовать. Единственное, что заставляет меня не терять связи с окружающей действительностью, – рука Эйлен, напоминающая о себе прохладным прикосновением.
— Если ты готова, мы можем идти, — проговариваю совсем шёпотом, пытаясь продрать осипший голос. Не отпускаю Смит. Я стараюсь не оборачиваться, когда мы подходим к выходу. Лишь стопорюсь на несколько секунд, опуская глаза на собственные ботинки. В режиме автопилота нахожу врача, дожидающегося в конце коридора. Вручаю подписанные бумаги и вновь подаю голос, лишь когда оказываюсь на улице с небольшой сумкой из личных вещей Дэниела наперевес.
— Как ты? — первое подобие улыбки за последний час. — Покурим? — вопросительно приподнимая брови, скидываю багаж к ногам. Щелчок зажигалки. Я пытаюсь оттянуть момент, когда останусь в одиночестве тет-а-тет с собственными мыслями. Возможно, сейчас мне кажется, что худшее позади. Горький опыт подсказывает, что это даже не половина. На губах зависает немая просьба. «Ты можешь побыть ещё немного?» Но я продолжаю молчать. Она и без того сделала для меня слишком много, после всего, что произошло. — Thank you, Eileen. For being here. It means a lot to me, — ещё одна печальная попытка поднять кончики губ. Стряхиваю пепел, замечая, что сигарета почти дотлела. Новая теория: я умею жить без человека напротив, но эта самая страшная версия жизни, которую только можно себе представить.

Никогда бы не подумал, что смотреть на сумку, содержащую тот небольшой набор из вещей, которыми пользовался мой отец накануне своей смерти, окажется в разы тяжелей, чем находиться в комнате морга напротив с живым (в данном контексте это звучит скорей как издёвка) доказательством финала его жизни. Да, должно быть это смешно слышать. Всего лишь сумка. Но стоило мне начать рассматривать её прозрачным взглядом, как сознание без спросу стало перебирать один предмет за другим, возвращая меня в секунды прошлого. Отвернувшись полубоком от Эйлен и крепко сжав фильтр подушечками пальцев, я врезался глазами в не до конца застёгнутую молнию, оставившую дырку, через которую проглядывалась светлая ткань отцовской рубашки. Большинство бы пустилось в спасительную ностальгию о запахе накрахмаленного костюма из детства, у меня же была только короткая вспышка из последних месяцев, собравшихся в однородную кашу из быстротечных моментов.
Кажется, он приехал в ней сюда. Вы, верно, подумаете: какой идиот станет напяливать на себя костюм лишь для того, чтобы следом переодеться в больничный халат? Тот же самый, что устроит из своей заведомо обречённой на провал операции настоящий парад лжи. Не удивлюсь, если он и сам поверил в своё «скоро увидимся», коим наградил не только человека напротив. Или он просто хотел, чтобы все подумали, словно мужчина из стали оставался самим собой даже в последние мгновения. По правде говоря, мне так и не удалось научиться понимать его. Будто у меня было время?
Пропахший дневной жарой вечерний воздух тяжело оседает в легких, заставляя прилагать усилия к каждому вздоху. Впрочем, смею предположить, что мои проблемы с дыханием вызваны далеко не температурой на улице. Тупая ноющая резь в груди. Слишком привычная и знакомая, чтобы реагировать на неё потоком из слёз в сопровождении бессмысленной истерики. Со временем я научился справляться с ней, заталкивая как можно глубже. Это почти как нырнуть на глубину, только преимущество в том, что легкие не начнут гореть, требуя спасительную порцию кислорода. Делаешь глубокий вдох, прикрываешь глаза и убираешь болезненное чувство на самую дальнюю полку, надеясь, что никогда больше о нём не вспомнишь.
Проталкивая внутрь раздражающий горло ком, делаю короткую затяжку и оборачиваюсь к Эйлен. Качаю головой и неслышно хмыкаю себе под нос, когда она в очередной раз начинает вести себя так, словно её появление здесь было чем-то самим собой разумеющимся. Я разбил ей сердце, а в ответ получаю протянутую руку, готовую крепко держать меня до тех пор, пока не перестану разваливаться на части так очевидно. Серьёзно, Смит? Похоже, твоя неоправданная доброта ещё более необъяснимое явление, чем я себе представлял. Помнится, в последний раз я вспоминал о ней воплем о бестолковой вере в лучшее. Забавно, как оказавшись в положении тех недостойных, перестаешь раздражаться твоим наивным попыткам восстановить шансы окружающих на счастливый конец. Теперь я понимаю. И если бы у меня был маховик времени, я бы затолкал весь юношеский максимализм себе в задницу и впустил бы отца в свою жизнь, избежав всех катастрофических последствий, отразившихся на нашей сегодняшней реальности. Но, Эйлен, каким бы отчаянным ни было моё желание всё исправить, моей действительности далеко до произведений Роулинг. И вряд ли мне что-нибудь поможет. Даже ты.
Ты так упёрто повторяешь «мы», отправляя очередной электрический заряд в остановившееся сердце. И я совру, если скажу, что это не действует. Мне всегда было легче поверить в то, что всё ещё наладится, когда твой взгляд с незыблемым упорством разгонял моё одиночество. На мгновение я поддаюсь прозвучавшей команде. Бычок летит куда-то в сторону, сумка валится на плечи тяжелым грузом реальности, а ноги послушно следуют за тобой. Лишь оказавшись напротив места назначения рассудок реагирует сопротивлением. Я раскрываю рот, пытаясь выдавить из себя возглас несогласия, однако заботливый словесный пинок под задницу уничтожает партизанские мысли в зародыше.
— Вообще-то, да. Если ты ещё не успела заметить, то я полнеший идиот, — несколько раз качаю головой, вкладывая в эмоцию последний залп недовольства, связанного с решениями мисс добродетели. Воспротивиться и получить приз за чистоту здравомыслия? На удивление, сознание не окончательно поссорилось с рассудком, чтобы начать убеждать Эйлен в абсолютной бесполезности её общества. Еле слышный вздох, сопровождается хлопком багажника, куда отправляется отцовская сумка. Через несколько секунд я падаю на пассажирское сиденье, поворачиваясь в сторону Смит. — Спасибо, — короткая скоро гаснущая улыбка. Следую взором за рукой девушки, неожиданно натыкаясь на очередной предмет из прошлого. Воздух резко перестаёт поступать в легкие, заставляя все тело затихнуть, прислушиваясь к собственному сердцебиению. Ещё одна попытка улыбнуться. Кажется, операция по спасению моего внутреннего равновесия склонила чашу весов к провалу, потому что внутренний свинцовый груз становится в разы ощутимей. И дело здесь вовсе не в некомпетентности моего главного спасителя. Просто синяя коробка воспоминаний – ещё один предмет в моей личной копилке сожалений, о которых я вспоминаю разве что ни каждый день. И нет, я не начинаю проклинать себя за то, что подошёл к знакомой фигуре за барной стойкой в тот вечер. Я проклинаю себя за то, что не обратил внимания на важность повторной встречи. Боюсь, что окружающих бы затошнило, если бы они услышали с какой частотой я перекручиваю в голове бережно вынашиваемый багаж из ошибок.
— Maybe, — сопровождённое быстрым кивком. Заигравшая мелодия отдаётся лёгкой дрожью по спине и рукам. Рваный выдох. Навсегда вбитый в карту памяти путь мелькает перед носом. Я утыкаюсь лбом в тёплое от уличной жары стекло, негромко подпевая голосу из колонок. Меня не было здесь около полугода, и вопреки всей логике, всё кажется слишком родным и неизменным. Словно только несколько дней назад потерянный парень запутался в нескольких поворотах, вокруг дома девушки из бара. Однако достаточно бросить короткий взгляд на Эйлен, как чувство защищённости растворяется под весом всех воспоминаний, которые два теперь уже незнакомых человека накопили за последний год. «Slow down, what's on your mind?» Я ведь понятия не имею, что с ней происходило. Все познания сводились к незначительным урывкам из рассказов общих приятелей, а сам бы я не спросил. Не из напускной гордости, разумеется. Я хотел дать ей время, надеялся, что если я не буду искать встречи, если перестану пытаться что-нибудь исправить, она простит меня. Что же, полагаю, встреча с кулаком Джека Стивенса несколько недель назад открыла мне новые пути видения собственного будущего. Далеко не совместного с Эйлен.
I'm here again а thousand miles away from you,
A broken mess, just scattered pieces of who I am,
I   t r i e d   s o   h a r d ,
Thought I could do this on my own,
I've lost so much along the way.
Неспешно, практически беззвучно ступаю внутрь квартиры в надежде, что не двигаюсь через чур медленно, чтобы вызвать недоумение со стороны хозяйки. Практически не смотрю по сторонам, на автомате скидывая с себя своеобразный халат в котором расхаживал по больнице, будто у себя дома. Ещё пару дней, и Смит бы нашла меня в махровых тапочках и в пижаме с медведями. Самое время сказать слова благодарности папаше за то, что предотвратил наше временное воссоединение в столь прискорбном виде, и выбрал дату смерти на несколько суток пораньше. Что? Слишком рано для бессердечных шуток разбитого горем сына?
— Да, — выдерживая паузу неуверенности, спрашиваю, — Куда я могу поставить сумку? — не озвучивая продолжение: чтобы не мозолила глаза. Наверное, в январе я бы по привычке запихнул её в шкаф с зимней одеждой и прочим хламом. Хорошо, что осознание, какой скачок на календаре был сделан с момента нового года, пришло ко мне раньше. Но была ещё одна незначительная причина, по которой я бы не стал заглядывать за закрытые двери самостоятельно. В груди засело стойкое беспокоящее ощущение, что внутри я мог наткнуться на нечто принадлежащее не только Эйлен. Да-да, левая щека всё ещё помнила своего отрезвителя. Шутка про «путь я не забыл», полагаю тоже не подойдёт.
Провожая силуэт Смит до самого поворота на кухню, я прохожу в гостиную, предварительно захватывая с собой плотный конверт, врученный мне перед операцией. Прислушиваясь к звукам доносящимся из соседней комнаты, небрежно бросаю бумажку на диван, подходя к окну. [float=right][/float] Как бы я ни сопротивлялся, вязкий свинец рассасывается, позволяя вздохнуть, не прилагая усилий. Возможно, своевременному уходу траурных настроений на второй план способствует встреча с постной миной в отражении. Никто не будет в восторге наблюдать разлагающееся человеческое существо у себя в гостиной. Я не сомневаюсь, что Смит могла бы стать тем внезапным исключением, которое бы получало удовольствие от спасения чужой свернувшейся в экспрессию внутренней агонии души, но облегчить её существование справившись с каменным лицом самостоятельно показалось мне минимумом проявления благодарности. В конечном итоге, не только я здесь потерял важную часть своей жизни. В каком-то смысле, Эйлен знала моего отца куда лучше меня. По крайней мере, ту версию, в которой опухоль в его мозгах съела остатки мудачества. Интересно, мне тоже потребуется порция отрезвляющего рака или мой случай не настолько запущен?
Громко хмыкая очнувшемуся защитному злорадству, я натыкаюсь на гитару, задвинутую в угол. На секунду сомневаюсь, стоит ли мне спрашивать разрешения к ней прикоснуться. К счастью, корчить трагедию «чужой ты здесь» никто не собирался. И зная Смит, вряд ли бы мне запретили прикасаться к предмету, с которым я возился часами, недовольно настраивая и перенастраивая струны. Пальцы аккуратно проезжаются тихим первым аккордом, чувствуя шершавую прохладу. Вместо ожидаемого сбитого временем неровного звука до ушей доносится чистая нота. Однако я обрываю выстаивающуюся логическую цепочку в зародыше, предотвращая возвращение funeral face.
Этап заглушения боли номер два: сказать себе, что всё в порядке. Конечно, поначалу это покажется вам самой глупой идеей из всех возможных. Но если повторять себе пресловутое «я в порядке» с утра до ночи – хочешь не хочешь – невольно смиришься с мысленной установкой. Поэтому вместо того, чтобы устроить парад грустных мелодий, я начинаю наигрывать мотив, который пришёл мне в голову ещё прошлым летом, когда сгустившиеся тучи над головой развеялись благодаря яркой улыбке человека, в которого я начал постепенно влюбляться.
— I hate to see you cry lying there in that position. There's things you need to hear, so turn off your tears and listen: pain throws your heart to the ground, love turns the whole thing around. No, it won't all go the way it should, but I know the heart of life is good, — мне так и не удалось сыграть Эйлен раньше. Забавно, как год назад признаться в своих чувствах казалось самым страшным происшествием, которое могло разрушить нас. Пора бы уже смириться с тем, что приз за наивность в суждениях давным давно стоит на полке моих величайших заслуг. Но живое воспоминание, заполняющее пространство квартиры, перестаёт отзываться ноющими спазмами в сердце. Я слышу шаги с кухни и спешно поднимаю глаза на девушку. Я встречаю её тёплой слабой улыбкой, принимаясь постукивать ногой в такт музыке. — You know, it's nothing new. Bad news never had good timing, but then your circle of friends will defend the silver lining, — не доигрывая до конца, прокашливаюсь и отставляю инструмент сбоку от дивана. — Прости, если твои уши только что пострадали, — хмыкая, тянусь к кружке с чаем — Спасибо. — и делаю короткий глоток, — Мне определённо пора завязывать с курением, — или хотя бы перестать убивать пачки в течение нескольких часов. Эту информацию я тоже оставляю при себе. Иначе на следующее предложение покурить есть все шансы получить «Are you fucking kidding me!?» в лоб. Или проповедь о вреде для голоса. На самом деле, я не имею ни малейшего понятия, что именно бы сказала Смит. Быть может, потому что до сих пор не понимаю, почему она всё ещё возится со мной даже после того, как убедилась, что умирать следом за Льюиттом старшим никто не собирается.
Проворачивая кружку в руках, я концентрируюсь на повисшей тишине, в которой взор останавливается на скинутом рядом конверте. Какое бы там ни было послание, я с уверенностью мог заявить, что не был готов столкнуться с ним тет-а-тет в своём официально опустевшем доме, набитом отцовской одеждой и лекарствами. — Дэниел отдал мне кое-что в больнице, — сотрясаю воздух неожиданно хриплой интонацией. — Не хотел открывать, не будучи полностью уверенным, что не грохнусь в обморок или не получу сердечный приступ, — поджимая губы, хватаюсь за бумажку и встряхиваю ей. — Не против? — вопросительным взглядом на Эйлен. Одному Богу известно, что творилось в дебрях разума моего умирающего родителя. Я был готов ко всему и ни к чему одновременно. Гневное письмо? Слёзное извинение? После увиденных изменений в его личности, ожидать можно было любой выходки.
В горле пересохло от подкатывающего к глотке волнения. Глотком немного остывшего чая проталкиваю ненужные признаки нервозности обратно внутрь. Тихий вдох. Скорыми движениями небрежно разрываю бумажку, оказываясь лицом к лицу с небольшим листом, на котором выведен адрес рукой моего отца. Балтимор? Решил устроить мне поисковой посмертный квест? Недоумевающим взором я поворачиваюсь к Смит. Увы, прозрения в её глазах я нахожу ровно столько же, сколько и в своих. — Ладно, — протягивая последний звук, приподнимаю одну бровь в растерянности. Пытаясь вникнуть в глубокий смысл географической точки, поворачиваю страницу другой стороной, чтобы секундой позже почувствовать закончившийся поток кислорода. — О Господи, — нервный смешок не заставляет себя ждать. Резкий выдох. Закусывая губу, я откладываю подарок постмортем, вскакивая с дивана и останавливаясь лишь когда оказываюсь у окна. Опираюсь на подоконник, опуская веки. Кто бы знал, как мне хотелось сейчас как следует проораться на бестолковую идею съехавшего с катушек Дэниела. Но было не на кого, наверное, именно по этой причине вспышка гнева погасла так же скоро, как и появилась. — Это адрес человека. Там на оборотной стороне имя. Александра, — оборачиваюсь на девушку через плечо, негромко добавляю, — Мою мать зовут Александра, — вздёргивая бровями, я полностью разворачиваюсь лицом к Смит, опираясь об окно. — Теперь понятно, почему в последнюю неделю он в буквальном смысле топил меня рассказами из своей юности и событиями до моего рождения. Даже оставил мне целый свёрток из старых снимков и какие-то видео на флешке в сумке, — осознание, что я фактически попытался сбежать на улицу через излюбленный путь в форточку приходит с опозданием. Неуверенным шагом я возвращаюсь обратно на диван, падая в него и замолкая. Боюсь спросить, мирозданию когда-нибудь надоест возвращать меня на забытые отправные точки? Here we go again, правда, на этот раз никто не вламывался стуком в дверь. Выбор предоставили мне, как будто без него было не чертовски сложно. — I don't know, — хмыкая себе под нос, отрицательно трясу головой, уставляясь в пол. — I don't know what to do, — а когда-нибудь знал? Взгляд на силуэт сбоку. — Last time I was sure about my decision, everything turned out, — на мгновение затыкаюсь, понимая, что сейчас произнес одну из тех фраз, которые заставляют беспокойно ковырять заусенцы на пальцах, беспорядочно подыскивая что-нибудь, что заглушит эффект неловкости. — It didn't go so well, — пару раз прокашливаясь, продолжаю. — She never tried to contact me or see me. I am not even sure if she wants to know me or if I want to know her. Actually, I don't, but... — осекаюсь, вздыхая и крепко сжимая губы. — What if she had a reason not to call me or visit me? What if I am wrong? Again. I'm not asking you to decide for me, but I need you to tell me what you think is the right thing to do. I am sure as hell that you are the most qualified person in understanding and communicating with human fuck-ups, — Дэниел и я являемся живыми доказательствами этому дару. Вновь тянусь к кружке, сжимая её крепко в ладонях. Остыл.
Не сводя глаз с Эйлен, я вновь прислушиваюсь к пульсу в висках. Может быть, у Вселенной есть причина перематывать события. Может быть, она раз за разом подкидывает мне одно и то же испытание в надежде, что когда-нибудь я пройду тест не порушив всё хорошее, что у меня есть на пути. Хотя скорей всего это просто бессмысленное стечение обстоятельств, не несущее за собой никакого скрытого подтекста. Скорей всего я ­– магнит для всех катастроф личного масштаба, которому давным-давно пора смириться со своей судьбой.